Голосование за ходы

Верх и них поменялись местами, а потом встали обратно. После такой встряски, Метеоры, постанывая, начали приходить в себя. Сначала поднялся робот, неуязвимый и неустанный. За ним наружу последовал инженер, с дельной мыслью поискать оружие.
А вот Кобб никуда не пошёл. Так и остался лежать, с усталым выражением на лице. Оба глаза смотрели теперь мёртвым взглядом.
Если бы здесь откуда-то взялся бы медик федеральной службы, вскрытие бы установило, что от удара треснувшее ребро сломалось окончательно и проткнуло сердце. Грегори был без сознания, и ни опыт маршальской службы, ни импланты десантника не смогли ему помочь.
Он умер даже не успев закрыть глаза.

Никогда Тимми не любил Бычару. Да и Бычара Тимми тоже не очень-то. Всё время крутил какие-то махинации, то драться запрещал, то врага съесть. А ведь это самый правильный способ употребить врага в Пустоши! Если он силён, то надо его убить и стать самому сильнее, а не хватать в плен как вот сейчас.
Да и Бычара сам никогда никого не ел. Сам сильнее становиться не хотел и другим не давал.
Наверное, он боялся Тимми. Да что там, наверняка боялся. Не хотел, чтобы тот становился сильнее, чтобы жил по правилам Пустоши. Вот и сейчас, хитрый демон, щерится, глядя как Псины друг друга режут. Довольный.
Но Тимми покажет, что не зря Бычара его боялся. Сейчас вырастет из морды бывшего босса лезвие клинка, да сдохнет демон. А там и за Текилу приняться можно.

Тимми привалился спиной к борту кузова, выхватил из-за спины автомат, щёлкнул затвором. На лице дикаря расплылась кровожадная ухмылка. Из обрубка пальца сочилась кровь, но боль опять отступала под напором адреналина. В висках стучали боевые барабаны. Настало время огненных палок!
Темнокожий рейдер перевалился через борт, профессионально беря врага на мушку и застрочил по второму байку. Изрешечённый водитель повалился на руль, и машина покатилась по песку, сбрасывая второго ездока.
Младший Ганн уже хотел торжествующе заорать, как какая-то шальная пуля с преследующего мейна влетела в рукоять автомата, перемалывая в кровавую кашу цепкий палец рейдера.
- Опять?! - возмутился Тимми, глядя на изувеченную ладонь и, кажется, не чувствуя боли. - Да вы охренели?!

Тимми тоже начинает замечать, что ему приходит пизда. Тимми сильный и быстрый, а враг изранен и измотан, но всё равно бьётся почти на равных. Сильный, очень сильный враг.
Сзади подходит другой враг, но не мясной, а железный. Железные люди тоже сильные, но съесть их нельзя. Жёсткие слишком. Тимми один раз попробовал, очень хорошо железного человека проварил, но всё равно съесть не получилось. Док Косорез ему потом железный зуб вместо старого ставил.
Не любит Тимми железных людей.
Но уж насколько не любит, а бугая всё равно замочит первого. Очень уж хочется его силы. Тот силён. Почти даже слишком силён: как махнул топором, так Тимми еле успел руку убрать, да только палец всё равно по песку покатился.
Дикарь завизжал от боли и с утроенной яростью набросился на человека.

"Пленники".
Псины оживились, забегали, предвкушая охоту. Действительно, стая собак. Вот только собаки охотятся, чтобы поесть, а Пьяные Псины - чтобы захватить и продать. Один только Тимми охотится, чтобы поесть, над чем стая беззлобно смеётся.
Вот и сейчас: "У Тимми будет обед!" - шутит старший братишка, а у Тимми рот наполняется слюной. Но только если будут возникать, если Тимми просто так прикончит кого-то, намеченного в пленники - Псы будут недовольны.
Им нечего бояться. Тимми не ест абы кого. Он тоже не дикая собака. Он есть только лучших, сильнейших. Чтобы поглотить частичку их силы и самому стать сильнее. Если кто-то будет возникать, дико возникать - он силён.
И тогда Тимми его съест.

Хищный оскал рассекает шрамированное лицо дикаря. С сожалением он закидывает автомат за спину - чудесная громовая палка, просто чудесная! - и обнажает верный клинок. Это пленники. Их надо живьём взять, а если пострелять, они могут сразу умереть. Бычара будет недоволен, братишка тоже будет недоволен.
Так что Тимми сигает с кузова следом за старшим братом. Вот этот, здоровый - наверное, он сильный противник! Он лассо Текилы увернулся, хорош!
Тимми надеется, что будет также хорош, когда вкусит его печень.

Ловко перекатившись по бархану, вслед за братом, темнокожий дикарь вскочил. Поднял высоко над головой излюбленный мачете и, с оглушительным визгом и выпученными глазами набросился на самого здорового. Он не хотел его убить - он хотел с ним сразиться! Сейчас Тимми пустит ему кровь и посмотрит, насколько тот на самом деле силён.

- А сколько мы протянем, если будем сидеть под этой лодкой? Ты сам сказал - до поселения два дня. Откуда тут взяться случайным проезжим? Пошли уже. Майк сказал.

Кобб машинально передал трофей роботу, и только потом встрепенулся, оторвал взгляд от распятого проводника.
- Хррмм, - согласно промычал он, и начал стаскивать с себя помятую броню. Та послушно ссыпалась на песок, будто держалась только из чувства долга. За ней последовала драная рубашка, натянутая поверх однотонного комбинезона колониста. Это рубашку десантник частично разрезал, частично разорвал, чтобы в результате получить неровные квадраты ткани. Их Кобб, медленно, временами кривясь от боли, намотал на ноги на манер портянок. Только подвязать пришлось - сапог-то не было.
Точно так же, неторопливо, он облачился в защитный жилет, кося взглядом в сторону завывающего Криса. Ну... пусть посидит. Может, полегчает. Только вот идти действительно надо. Десантник с трудом поднялся.
- Хррмм, - ещё раз сказал он, вперив уверенный (за пеленой боли) взгляд в горизонт. Нет уж. Тут он не сдохнет.

В люке Дромадера показалась Коба, выбралась наружу и зашагала навстречу Фридриху.
- Лауданум кончается, - сообщила она вполголоса, забрав у доктора одну из канистр и продолжив путь в обратном направлении. Неосознанно она подстроилась под его шаг. - Зверобоя тоже почти не осталось. Болторез, пока тушил пожар, твой гербарий залил. Что смогла, сохранила, остальное надо на обшивке высушить... О чём спорили?

Ушёл. Жаль.
Коба усилием воли подавила разочарование. Она уже предвкушала... Впрочем, не важно. Ржавь с ним.
Пожирательница развернулась, поискала глазами отброшенную перчатку. Подошла, отряхнула, надела. Ощупала языком отрастающие заново "ложные зубы". Почему-то зубы менялись легче всего. Зубы и волосы. Может, потому что они сами по себе постоянно растут?
И ещё хорошо менялись ногти. Но только те, что на ногах. На руках когти твёрдые и жесткие.
Коба поймала своё отражение в боку грязного металлического чайника. Всмотрелась придирчиво, провела рукой по волосам. Одёрнула комбинезон, разглаживая складки после бега. И пошла к машине. Быстрым шагом.
А хороший чайник. Надо будет потом с собой забрать.

- Хррмм, - Кобб реши вставит слово. - Робот сказал, мы здесь девяносто лет. Если ковчеги больше с неба не падают, никто никого никуда не посылал. Готов спорить, эту планету просто списали.

Видели когда-нибудь, как негры бледнеют? Неслабое зрелище. Лицо постепенно теряет цвет, становясь белым, но не как у обычных белых людей, а холодным белым, как лист бумаги.
Приблизительно это и могли лицезреть товарищи асхена, на которого вид кровавой расправы подействовал весьма сильно. Волшебный пламень немедленно погас, а всё ещё чёрная, в отличие от лица, рука машинально сжала узелок ковыля.
На негнущихся ногах Багабанди подошёл к группе. Ладно. Что надо было сделать, было сделано. Пора разбираться с последствиями.

Дромадер гулко рокочет по ржавой пустыне. Шуршат колёса, мерно отстукивает что-то во чреве движимой машины. Звук не кажется чужим - Латунный город тоже похож на огромный механизм. Задымлённый, шумный и смердящий мазутом, как и положено городу на Ржавой Звезде. Даже Подземная цитадель недалеко ушла от этого стереотипа.
Удивляет чувство движения. Передвижная крепость идёт гладко, но даже закрыв глаза, продолжаешь ощущать перемещение в пространстве. Коба развлекается этим, лениво размышляя, что будет, если что-нибудь сейчас уронить - оно упадёт ровно под рукой, или чуть дальше против хода движения?

Пожирательница выглядит, пожалуй, вполне уместно в этой стальной капсуле на колёсах. Обличье тщательно проработано: неровно обрезанные тёмные волосы, тонкие бледные губы, еле заметные светлые следы от очков вокруг глаз. Отдельное внимание уделено порам на коже и естественному цвету глаз - даже самый внимательный взгляд не уловит неестественности и фальши. Ниже шеи тело скрывает драный плащ, наподобие наряда Фридриха, и комбинезон с кожаными вставками, какой не редко можно увидеть на администраторах старшего звена в Латуни.
Главное - маскировка. Не только внешность, звук и запах тоже. Люди отнюдь не глупы, они тоже способны почуять хищника. И тогда они паникуют. Вот почему на штанах Кобы блестят масляные пятна, а она сама держится поближе к лаборатории бывшего Инквизитора.
Последний штрих - широкий охотничий нож на поясе. Кто ожидает, что Пожиратель Генов будет носить с собой такое простое оружие?

Даже сейчас, она на вражеской территории. Она прячется, не только от возможной погони, но и от собственных спутников - лишь хитрый доктор знает правду. Сейчас Пожиратель Генов притворяется мутантом, который притворяется человеком. Маленькая тайна поверх большой тайны.
Человек - студентка доктора, обвинённая в грехах учителя вместе с ним и вместе с ним вынужденная бежать.
Мутант - сообщник доктора, его инструмент в исследованиях генной заразы. Её недуг - треугольные когти на кончиках пальцев, проводящие паралитический токсин. Поэтому она может ассистировать доктору в операциях и поэтому она прячет ладони под тяжёлыми перчатками. Она старается не разговаривать с другими пассажирами, чтобы ненароком не выдать себя.
Пожирательница на всякий случай втянула когти поглубже и нарастила поверх них слой ложной кожи.

Остановка бьёт по нервам огненной волной. Глаза Кобы широко распахиваются, в измученном бегами мозгу пульсирует единственная возможная мысль: "засада!" Чуть погодя, за ней следует другая, не сильно отличающаяся по тону: "догнали!"
В стекле кабины появляется испуганное лицо. Глаза цепляются за мёртвого конструкта, перескакивают на трёх оборванцев... Сердце замедляет ритм. Угрозы нет.
Можно успокоиться.

Ну, сперва-то я был просто счастлив. А как же, к чёрту вечный сраный дождь, к чёрту папашу... Скажешь, наивно было надеяться, что стоит сменить тучи на железный потолок и сразу всё изменится? Пожалуй. Но знаешь, всё-таки было лучше. Не то чтобы я мечтал подпрыгивать по приказу и бегать по четыре мили каждый день, но изменилась важная вещь: всем стало на меня насрать. Никто больше не докапывался по любому поводу, ну, кроме сержанта. Если ты плох, говорят - ты говно, переделай. Если ты хорош - продолжай практиковаться.
Друзья? Хех. Я никогда не был особенно общителен, знаешь ли. Но да, друга я себе завёл. Бохай Джанг, мой товарищ по бараку. У него глаза были такие, как будто суженные. Мы с ним как-то сразу сошлись. Я обычно болтунов не люблю, но Бохай мне нравился. У себя на родине он был рыбак, точнее, краболов. Очень любил про это рассказывать. Мог сутками языком чесать.
Мир... Ну как сказать. Мир я тоже посмотрел. Даже несколько миров. Но уже потом. Когда началась война.

Бог-Гор исчез за стеной огня, и вслед ему понёсся крик бессильной ярости. Два израненных человека никак не могли пробиться сквозь рогатую преграду.
Где-то на задворках сознания Захарии тоненький голосок пропищал: а может быть, и ничего страшного? Пусть уходит. Всё равно он ему не по силам. Жрец уже дважды убежал от опасности, когда мог стоять до смерти - может быть, и сейчас стоит так поступить? Очевидно, что он не справится здесь. Так почему бы снова не выбрать жизнь?
На лице сугатита изобразилось сомнение, но прийти к выводу он не успел - зверолюд, животная боевая машина, перешёл в наступление. Теперь инквизитор отступал, еле огрызаясь, уже не помышляя о том, чтобы убить врага, он сосредоточился на том, чтобы самому выжить.

Дух пламени, существо из огня и ярости. Пожалуй, слишком громкий эпитет для всего лишь горящего хаосита, но впечатление тот производил абсолютно неизгладимое. Захария слышал (буквально вчера), как кричат сжигаемые заживо и знал, что эта смерть - одна из самых мучительных. Но враг продолжал двигаться, он всё ещё стремился в бой. И, в то же время, он сгорал, явственно демонстрируя, что его тоже можно победить.
Сугатит рванул из кустов, раздирая рясу о ветки. Он помнил, что эльф ранен, а значит, тело может подвести и он станет добычей для топора своего чудовищного противника.
- Умри! - закричал жрец, набрасываясь на вожака зверолюдей. Он держался на расстоянии, не позволяя пламени перекинуться на себя и отводя удары волшебным (благословение Сугата!) щитом.

Толчок - из лёгких выбивает воздух, но зверолюд, потеряв равновесие. Опускается, в уже отработанном жесте, шестопёр, превращая лицо врага в кровавую кашу. Ещё удар - и противник прекращает попытки встать, а Захария, сгорбленный над телом, поднимает голову... Чтобы увидеть, как тёмная гора застилает небо.
Рогатый силуэт воздымается к вершинам елей, метя рогами в самое солнце, в ушах будто стоит раскатистый хохот.
Сугатит живо вспомнил чудовище из болотной башни. Сердце на мог сжало ледяными тисками... И отпустило, расступаясь перед жаром вспыхнувшей ненависти. Наваждение спало.
Жрец взмахнул рукой - булава вдруг стала необычайно лёгкой - врезав метнувшейся мимо тени поперёк хребта. Захария оскалился и пошёл на колдуна, склонив голову, как против сильного ветра.

Сугатит продолжает свою осторожную игру, экономит силы, неторопливо обходя защиту оппонента. Позволяет ему снова взять инициативу, ждёт нового удара, ждёт, когда противник откроется. Гнев бурлит, клокочет внутри, но самоназванный инквизитор держит его в узде. Иначе чем он лучше этого зверя?
Топор в руках зверолюда страшен, но человек вновь отклоняет его щитом - рука гудит, чуть не сломанная невероятной силой удара. Словно в ответ взмывает булава, обрушивается на предплечье врага. Тихому треску кости вторит крик боли, исторгнутый из клыкастой пасти вместо торжествующего рёва.

Пророк внешне остался бесстрастным, но вороны снаружи загалдели. Морицет какое-то время прислушивался к их крикам. Затем поднялся, глядя в глядя Франчкске — такой же прямой и холодный:
- А теперь ты послушный меня, Франческа, дочь Хогарта Мудрого, ярл развалин на окраине мира. Вас трое. Вы живете в древней пустой усадьба в такой глуши, куда никто никогда не придет. Вы брошены вашими друзьями и забыты вашими врагами. На вас посреди дня напал ошненный демон, порождение Лозы. И теперь ты гонишь единственного во всем этом проклятом мире человека, который хочет — и может! — вам помочь, не прося ничего взамен?

Морицет замолчал, вопрошающе глядя на ярлу. И он видел испуганное, озлобленное существо, которое не видит даже угла, в который его могли бы загнать. Впервые он задумался над тем, что пророчество могло уже свершиться.
Невозможно. Король Птиц сказал бы ему.

Морицет слушал молча, не перебивая, мерно кивая в такт словам, и его улыбка становилась все шире и шире. Только глаза смотрели с грустью и состраданием.

- Я слышу в ваших словах печать глубочайшего высокомерия, герр незнакомец, - пророк бессознательно скопировал манеру речи собеседника. - Вы столь надменны, что не способны проверить, будто бы есть что-то выше вас. Вы сами вознесли себя на пьедестал потакания собственному эго и будете цепляться за него изо всех сил, что бы я не сказал.

Колдун сделал паузу, чтобы дать пироманту осмыслить услышанное и продолжил прежде, чем тот успел вставить слово.

- Вы, герр незнакомец, упорствуете несмотря даже на то, что я стою прямо перед вами - живое доказательство божественной мощи. Посмотрите, герр незнакомец, я прошел через эти суровые земли без единой царапины. Но вам легче будет поверить, что я великий воин или заклинатель, несмотря на то что я в жизни не изучал ни владения клинком, ни чар...
По мере того, как Морицет говорил, его улыбка таяла. В конце своей речи на Лютера смотрели золотые озера, полные печального осуждения. И... с капелькой презрения?

Златоглазый пророк запнулся и посмотрел на Лютера, будто размышляя, что это, откуда выползло и как посмело вмешаться. Тем не менее, он придал своему лицу стоическое выражение и медленно, как ребёнку, ответил - уже на рейкшпиле, таком же чистом, как наречье северян.
- Король Птиц не говорит, глупый человек. Речь слишком низка и оскорбительна для него. Он повелевает через видения!

По сравнению с миром, который я иногда вижу, закрывая глаза, мир обычный кажется блеклым и пустым. Там, в другом мире, воздух наполнен звуками ангельских голосов, а небеса сверкают золотом, как мои глаза. Я и двадцать девять других эмиссаров поднимается во дворец Короля Птиц, чтобы склониться перед ним. Мы никогда не видели и не слышали его, ибо он настолько же выше человеческой речи и облика, насколько мы выше обычных людей. Перед моим взором возникает видение: бескрайнее море зимнего леса и мягкое сияние, пылающее в нём, словно маленькое солнце...
Я открыл глаза и улыбнулся. Мир был блеклым и пустым. Меж стволов деревьев призывно мерцало мягкое сияние.

А наши герои тем временем могли увидеть, как на расчищенную поляну вокруг усадьбы из леса вышел человек. Человек обладал своеобразной наружностью: у него был широкий нос, чётко очерченные скулы, шрам в виде полумесяца у правого глаза и белые, будто полностью седые, волосы. Чёрная меховая накидка, надетая поверх разукрашенной кожаной одежды, странным образом топорщилась вокруг его шеи, напоминая воронью "бороду". Справа на поясе, разукрашенном тёмно-красными линиями, был прикреплён птичий череп. Слева же за этот пояс был заткнут изогнутый чёрный нож на длинной рукояти.
Этот человек остановился на краю поляны и внимательно посмотрел на тушащих пожар людей. Старый и седой воин-норсиец с топором и щитом, в своей грязной одежде больше похожий на медведя, чем на человека. Другой мужчина, темноволосый и покрытый шрамами, даже в своей простой одежде державшийся с неизменным достоинством. И светловолосая женщина с мечом на поясе...
- Кар! - сказал ворон с ветки над головой пророка. Морицет счастливо улыбнулся и, не удостаивая мужчин больше ни взглядом, направился к вестнику... точнее, вестнице грядущего шторма.

Небольшая ретроспектива.

Захария наблюдал за перепалкой кислевита и ярлы с каменным лицом, не шевелясь, как вчера, в главной зале. Мыслями он неизбежно возвращался к диалогу с братом Иеремией: можно ли и вправду решить любой спор без крови? Правильно ли он поступил, выбрав жизнь — свою и чужую? Если бы Франческа сейчас атаковала Василя, он не знал, что стал бы делать.

Но она не атаковала. Лишь накричала и прогнала, не став повторять недавнюю сцену расправы. Сугатит облегченно выдохнул. В голове вертелась мысль, что теперь он начнёт носить оружие. Не просто палку, а настоящее оружие.

Убедившись, что кислевит способен самостоятельно передвигаться, жрец привычно уже передвинулся во главу колонны и махнул рукой, призывая выдвигаться. Он хотел оставить прошлое в прошлом — вот и пора сосредоточиться на настоящем. Видит небо, им предстоит нелегкий переход, но буде Владыка Дорог к ним благосклонен, они доберутся до цели.

- Тогда мне... Я принесу бинты, - сугатит кивнул серьёзно и отступил в дверной проём, спиной, не оборачиваясь. Послышался быстрый топоток: жрец бежал в подземелье.

Кровь стучала в висках. Сознание стало чистым и ровным. Захария абсолютно чётко знал, что собирается сделать и что для этого потребуется. Перед его внутренним взором встали запасы брата Иеремии: высушенный шалфей, ивовые прутики... и да. Корень Маул. Если его растолочь и смешать с заячьим клевером - получится смертельный яд. Втереть в рану, якобы для заживления... Постепенно накатит усталость, захочется спать... А потом во сне перестанешь дышать.

Тихая, мирная смерть.

Вдоль глаз жреца легли глубокие тени.

Жрец принял драгоценности обратно и склонил голову, отдавая должное принципиальности старого рыцаря. Похоже, он поспешил с оценкой местных нравов. Хотя у благородного Рудшталя ещё есть свита...

Заговорила Франческа. Сугатит не сдержал укола внутреннего недовольства, но он полностью понимал чувства девушки и не мог её винить. К тому же, она устала, выдохлась... Меньше всего сейчас ей должно хотеться устраивать перепалки со скептиками.

Рудшталь тоже должен это понимать, если не дурак. А впечатления дурак он отнюдь не производил.

- Кхм, - Захария нарушил молчание, воцарившееся после отповеди северянки. - В словах уважаемой ярлы есть резон: утро вечера мудренее, с утра и порешим, как дальше быть. А пока что я тоже вас оставлю. Хотелось бы поподробнее изучить мою находку, - сугатит сделал движение рукой с зажатым в ней филактерием.

Захария сидел перед камином, спиной к вернувшийся отряду, рядом с каким-то тихим старичком, неотрывно смотрящим на огонь. Поглядывая на своего соседа, жрец невольно задумывался, неужели со стороны он тоже смотрится таким? Надломленным и утратившим волю?

Язычки пламени танцевали, сплетаясь в неуловимо-прекрасный узор. Уютный аккомпанемент трещащих поленьев придавал рассказу старого вояки Ингвара особый оттенок жуткой достоверности. А Ингвар рассказывал о вещах, в которые не хотелось верить.

Вот и сир Рудшталь не поверил. Во лжи не обвинил, но Захария почувствовал вдруг острое сродство с викингами-беглецами. Как будто они, взглянувшие в лицо ужаса, сейчас рассказывают свою историю, не приукрашивая, а даже умаляя, и свысока смотрят на сытых умиротворенных слепцов, не способных поверить в существование истинного Зла, не увидев его собственными глазами.

И поэтому сугатит поверил в историю Ингвара безоговорочно.

- Не спеши судить, благородный сир, - подал голос сугатит, оборачиваясь к хозяину дома. На фоне камина картограф выглядел черной тенью с оранжевым ореолом. - Я не был с ними на кладбище, но тоже порадовал такое, что иной счел бы выдумкой или даже бредом сумасшедшего... Позвать, я расскажу, с чем столкнулись мы, когда решили разделиться...

И, убедившись, что он захватил всеобщее внимание, жрец поведал свою историю. В его речи не было горечи, что два дня назад слышал Зверобой. Теперь Захария вещал спокойно и обстоятельно, расставляя нужен акценты. Низко, с выражением, описал чудовище, сидевшее на вершине башни, кратко рассказал о битве, о полученных ранах. Снова нагнал жути, вспоминая колдовские видения и участь завороженного Йохеля. Сделал короткую паузу, позволив слушателям обдумать услышанное. И отстраненно в паре предложений описал, как добрался до Зверобоя, передал ему друида и вернул глаза лесному духу.

- Хочу сказать спасибо за помощь и кров, благородный сир, - завершил свой рассказ жрец и протянул Рудшталю мешочек, похудевший на несколько драгоценных камней. - Прошу, прими это в знак моей благодарности.

Все равно пока он лежал в беспамятстве, местные все равно видели его новообретенное сокровище. Уж лучше так, чем ждать, пока жадность одолеет радушие.

А коли не одолеет - так нечего хороших людей в искушение вводить. Все равно им нужнее будет, сугатиь никогда не отличался особой страстью к мирским богатствам.

Тем более, что пяток камешков он все же прикарманил.

- Жаль, мастера Рунольфа нет с нами, - посетовал жрец, бережно извлекая из кармана филактерий. - Есть у меня одна вещь, которую хотелось бы ему показать...

- Ekki fyrir það, - тихо ответил Захария исчезающему лицу. Поднял глаза к небесам, с внезапной тоской разглядывая явившие своё радостное сияние звёзды. Вздохнул тихонько. Теперь, когда дело было завершено, нельзя было не задать себе вопрос: "а стоило ли оно того?"
Жрец не мог ответить однозначно. Жизнь одного за жизнь другого... Не должно так торговаться со смертью, совсем не должно. По изуродованной щеке скатилась одинокая слеза.
Сугатит постоял ещё немного, слушая деловитый шум ожившего леса. Потом подобрал здоровой рукой свою берёзовую палку и пошёл прочь с поляны. Обратно он добраться уже не успеет, надо найти место для ночлега. Какое-нибудь хорошее укрытие, где можно будет спрятаться от лесного зверья.

Ладони на руле вспотели. Мокрой кожей я чувствовал каждую выщербинку, каждую царапинку на металлическом колесе. В который уже раз мелькнула мысль о покупке перчаток. Мелькнула - и сразу пропала, безжалостно смытая обратно в подсознание. Я рулил. Глазами приходилось смотреть в обе стороны разом, да ещё вперёд не забывать поглядывать. Я не был уверен даже, что услышу скрежет бока о створки - рёв и вопли банды мотоциклистов заглушали решительно всё.

Наверное, от усердия я высунул язык. Хорошо, что у меня нет центрального зеркала и пассажирки этого не увидят.

Пассажирки, кстати, на сей раз подобрались занятные. Вездесущую Марсию я согнал с переднего места и отправил в прицеп - нечего над душой сидеть, пускай лучше за своим барахлом приглядывает. Остались... Мда. Непонятное нечто в кружевах поверх бронежилета и просто непонятное нечто. Я даже не уверен, что они женщины.

Хотя женщины, конечно. По повадке видно.

Я ещё чуть надавил на педаль и понял, что прошёл. На полпальца с каждой стороны! В толщину! Можно выдохнуть. Я выпятил грудь - во каков! И тут же стушевался. Не оценят. Кто бы тут оценил? Эта ватага бандитов? Не смешите мои подшипники.

Я вспомнил первую встречу с Юлием. Он мне тогда здорово пособил. На меня насела орава таких же басмачей, только рангом пожиже. Шпана на байках. Но подловили неудобно, свезло им. А потом не свезло: подкатил Юлий и разогнал мелкоту. Пришлось, конечно, отблагодарить его товаром, но пустошь переменчива. Сегодня она даёт, завтра забирает.

А потом встретились ещё раз, и снова на большой дороге. Только теперь шпаны не подвернулось и пришлось наседать самому. Но я уже был учёный, поставил на крышу пулемёт. Пострелялись, побили друг другу стёкла, я кого-то ранил, да так и разошлись. Поняли, что друг другу не по зубам.

А теперь вот снова вместе, одну лямку тянем. Воистину пустошь переменчива.

И Захария рассказал. Тоже не глядя на собеседника, поведал, как шли по лесу, как нашли эльфийское капище. Как дошли до болот. Как искали место для ночлега. Жрец будто бы специально рассказывал неторопливо, силясь оттянуть неизбежное. Но, наконец, дошёл до башни. Вспомнил о споре, о том, как Йохель не хотел внутрь идти, будто чуял погибель, а он, Захария, его отговорил. Разглядывая покрытые мелкими порезами ладони - кровь из них сочилась не красная, а коричневая - глухо описал ужас, который ждал их на верхнем этаже утопшей постройки. Упомянул и острые когти, и ветвистые рога, и сверкающие глаза, и трон, в который, казалось, вросло чудовище.
Глубоко вздохнув, рассказал про тяжёлую схватку. Про то, как Топор потерял глаз и из последних сил зарубил кошмар. Как достали из расколотого черепа камни - тут сугатит прервался, чтобы продемонстрировать Зверобою кровавый трофей. Рассказал, как торопились уйти от заклятого места, как нашли привал и как во тьме чудилось разное. И как товарищи стали бредить наяву, видеть ночные тени и друг друга монстрами. Как справились и с этим наваждением, но следующее их подкосило.
С горькой виной в голосе жрец поведал, как задремал под утро, а когда проснулся - спутники пропали. Сказал, что пошёл следом, как догнал и разбудил Вурона, как погнался вслед за Йохелем...
Здесь сугатит говорил совсем тихо, проглатывая слова. Но всё же рассказал, как поднялся обратно в башню и что там обнаружил. Опустив голову, прерывающимся голосом описал то, что сделалось с наёмником. Слово в слово пересказал свой разговор с ним и его исход: как бежал, не помня себя, чудом не угодив в трясину. Как бросил Йохеля. Не помог, даже толком не попытался.
И Захария замолк, уставившись на свой грязный оборванный подол. Сил дальше рассказывать не было. Поднять голову и посмотреть в глаза Зверобою - тоже.

Захария стоял как кролик перед удавом, не в силах проводится, не в силах что-то сказать. Стоял и смотрел, как вчерашний друг приближается, как пылают в одной из глазниц желтые искры.
Но вот чудовище прыгнуло и оцепенение спало. Сугатит взвизгнул - тоненько, совсем по-бабьи - и опрометью бросился вниз по лестнице, перепрыгивая ступеньки.
Незаметно выпавший из руки топор звонко стукнул о камень.

Дежурство далось сугатиту во всех смыслах нелегко.
Поначалу заряда адреналина и активности сознания хватало, чтобы продолжать бодрствовать. Сил прибавляло и то, что Захария отчётливо ощущал слежку. Вдобавок, распалённое воображение не уставало рисовать в ночной мгле когтистые силуэты и находить в дуновении ветра отзвук дыхания чудовища. Просто отбросить это не получалось - да и как мог жрец спать, после недавней атаки? После прямого подтверждения, что угроза реальна?
Но повторного штурма не последовало. Захария чувствовал себя часовым на отдалённом форпосте: он чистил оружие, заготавливал солонину и исправно нёс вахту, но врага всё не было и не было. Внимание неизбежно ослабевало. Природа брала своё и после столь богатого на события дня сугатита потянуло в сон. Свинцовая тяжесть копилась в членах, всё тяжелее было держать голову... Но заснуть жрец не мог. Стоило ему сомкнуть глаза, как все прочие чувства тотчас вопили о немедленной угрозе.
Так и продолжалось почти до самого утра. Усталость, физическая и умственная, боролась с всё ослабевающими паранойей и чувством долга, оставляя картографа в мучительном томлении обращать свой взгляд на восток - рассвета Захария ждал, как избавления.
Но всё же не дождался. В конце концов, первобытный страх отступил, оставив только осознание всей своей бессмысленности, и жрец закрыл глаза, чтобы открыть их уже утром.
Открыть и не обнаружить рядом с собой спутников.

Захария обвёл непроницаемую стену тумана удивлённым взглядом. Но первоначальная оторопь отступила, и разум сугатита взял поводья, быстро сориентировавшись в произошедшем.
- Йохель! Вурон! - закричал он (уже в полную силу своего голоса), а глазами стал изучать стоянку: остались ли какие-нибудь следы? Ушли ли его спутники сами? Оставили ли они свои вещи?

- Почему же не справились? Справились, - запоздало ответил Захария. Он старался, чтобы голос звучал уверенно, но до конца скрыть дрожь не смог. - Чудовище победили, сами живы остались. Сейчас спустимся, подлатаемся и пойдем лешему глаза вернем...

И в самом деле, жрец действовал так, как будто всё под контролем. Проверив пучину и закономерно ничего не найдя, раздал четких команд. Подавил нервное желание постоянно оборачиваются на ступени, благодушно взирал на их исполнение. Помог приладить посох.

Организованно спустились. Пока слезал Вурон, сугатит успел соорудить себе перевязь и принимал эльфа уже одной рукой. Снаружи, под лучами колючих звёзд, стало хорошо видно, что волосы жреца поседели до половины. Но сам он обнаружил это много позже, когда снимал повязки и занимался собственной раной.

Когда Йохель сбросил посох, Захария упер его в стену башни и резким ударом ноги разломал на две почти равные половины. Эти обломки он использовал, чтобы наложить друиду шину: приложил к поврежденной ноге и обмотал метром бинта. А потом ещё раз, сверху, обрывком грязного подола своей рясы.

Так и отправились, процессией из трех калек по болотам, с трудом волоча ноги и испуганно оглядываясь на утонувший в белесом тумане силуэт зловещей башни. Уже потом, на привале, сугатит вплотную занялся их травмами. Сменил повязки, промыл раны, дав Йохелю скурить хранимую на подобный случай палочку опиума, выскоблил глазницу, убедился, что кровотечение остановлено, обрезал веки и залепил глазницу аккуратной повязкой.

Только после этого он позаботился о своих ранах. Тихонько шипя, отодрал с лица бинт и в тусклом лунном свете сбрил бороду одолженным ножом. Теперь он мог осторожно обработать свою щёку. К тому же, одна бакенбарда выглядела бы просто глупо.

Дело шло медленно, только одна рабочая рука не облегчала дела, поэтому закончил жрец глубокой ночью. И всё равно не смог заснуть, вздрагивая от каждого шороха. Так он и провёл эту ночь, вжавшись в ствол ивы и напряжённо вслушиваясь в звуки ночных животных, среди которых ему то и дело чудилось сухое поклацивание суставов рогатого монстра.

Чудовище неуязвимо. Оно словно танцует, уходя от атак, и рисует кончиками когтей на лицах своих жертв. Правую щёку обжигает огнём, но жрец будто этого не замечает: его внимание приковано к спутнику и товарищу.
- Йохель! - раздаётся, наконец, крик - истошный, высокий, пронзительный в начале и резко сорвавшийся на сиплый шёпот в конце. Захария больше не может кричать. Но он вновь поднимается и бросается в бой.
Облик сугатита страшен: глаза широко распахнуты, расширившиеся в полутьме башни зрачки лихорадочно пульсируют. Кожа на щеке разорвана от уха до рта, кровь заливает оскаленные зубы и каплями блестит на встопорщенной бороде. Левая рука болезненно поджата, правая крепко сжимает ставший слишком длинным посох. Сгорбленная фигура перемещается за спину монстра и зубы воинственно скрипят, когда Захария наносит новый удар - метя под колени, намереваясь лишить чудовище опоры.

Захария замер. Мышцы одеревенели. Ноги будто бы вросли в каменный пол. Дрожащая рука потянулась к писчим принадлежностям, но остановилась на полпути, осознав всю бессмысленность этого желания. Глаза жреца были широко раскрыты, но весь мир для него сузился до размеров одного чудовища на троне. Оно смотрело, как человек: широко и открыто. Пальцы на подлокотниках медленно шевелились, как будто монстр собирается встать. Жёлтое пламя в пустых глазницах на миг будто бы полыхнуло ярче.
Сугатит почувствовал, что не может глотать. Невидимая рука сдавила горло.

Амади влюбился. Не в полном смысле этого слова, но чувства испытывал максимально приближенные. Регина... В ней было что-то знакомое, что-то родное. Часы, проведённые с ней, рождали приятные воспоминания об Отряде. Жизнь дикарки весьма отличалась от быта африканских партизан, но, наверно, была самым близким, что этот мир мог предложить. Для Амади это стало островком спокойствия в море ненависти и презрения.
А ещё она не плевалась от уродливого касимориного лица.
Хотя Амади его всё равно прятал.
Ко всему, чему его учила Регина, он отнёсся с полной самоотдачей. Амади впитывал новые навыки, как губка, и просил добавки. В жертву новой подруге было принесено время с сестрой и братом, даже с матерью. Не полностью, конечно, он всё ещё проводил как минимум половину суток в поместье, но всё это время он с нетерпением ждал, когда появится возможность вырваться. Брат и сестра были ещё совсем детьми, а Эления относилась к нему самому как к ребёнку. Он уже давно перерос сказки и игрушки. Так что Амади постепенно отдалялся от своей новой семьи. Благо, почти всем было плевать. И даже когда его всё-таки спрашивали, где он пропадал, он отвечал пространным "гулял". В его сердце проснулся страх. Страх, что если о его новом друге узнают, это прекратится. А допустить такого Амади никак не мог и потому ревностно хранил секрет.
Фералкинша стала главным сокровищем бывшего партизана. Она не только делала его всё больше и больше солдатом, бойцом, но и окончательно спасла его от одиночества. Через несколько недель речь Амади уже пришла в норму и он всё больше напоминал нормального человека. С поправкой на ряд странностей, конечно.
К сожалению, отплатить Регине он ничем особо не мог. Но это не значит, что он не старался. Вообще-то он из кожи вон лез, чтобы дать фералкинше то, чего она хочет. Следил за родителями и слугами. Внимательно наблюдал, чему учат сестру и брата. Даже маму потряс на эту тему. Каждый день он получал от Регины вопросы, которые затем переадресовывал родительнице чтобы потом, как попугай, повторить ответ подруге.
Про себя он считал этот интерес дикарки тратой времени, но ничего не говорил. Опять-таки из-за страха. Боялся, что фералкинша обидится и уйдёт. Но через пару месяцев такого общения всё-таки осторожно завёл разговор о целесообразности всего предприятия. Чего Регина хочет добиться? Зачем ей приближаться к благородному сословию? Они не дадут ей ничего хорошего. Они хотят только забирать. Забирать деньги, вещи, саму жизнь. Высасывать, выдавливать по капле. Слова Командира в его устах звучали поразительно естественно, куда лучше, чем его обычная всё ещё косноязычная речь.

Магия. Амади ничего не знал о магии. Он никогда не видел ничего более магического, чем миномёт. И ему никто не пытался рассказать - всем было не до того. Он даже читать и считать ещё толком не умел. Поэтому магия стала для него сюрпризом. Ему стало любопытно, но пока всё выглядело совершенно не впечатляюще. Какая-то мистическая непонятная муть, которая, тем не менее, вызывала бурную реакцию у окружающих. Так что бросив кости в четвёртый раз, он скрестил руки на груди и спросил, что это значит.
Дальше было совсем странно. Поражённые взгляды родителей и волшебника. Звенящий, страшный смех матери. Амади резко, как дикий зверёк, отстранился от неловкой ласки отца и посмотрел на него с первыми нотками паники во взгляде.
Ему объяснили. Переоценить важность открывшегося дара было сложно. Бывший пария неожиданно оказался в центре внимания всего поместья и даже за его пределами. Отношения с Региной пришлось прекратить: теперь Амади целыми днями презрительно смотрел на подарки Долахана, которые находил издевательскими, и думал, что теперь делать. Сам того не желая, он приобрёл значимость. Мощный рычаг давления на прежде неподвластное себе окружение. И он совершенно не представлял, что с ним делать.
Сейчас, как никогда, Амади не хватало надёжной фигуры Командира за плечом, который бы крякнул, завёл руки за спину и сказал, что надо делать. Ситуация развивалась слишком стремительно и в совершенно непонятном направлении, чтобы бывший партизан осмелился предпринять что-то определённое. И он просто молча уклонялся от знаков внимания, с подозрением поглядывая на отца... пока не появился этот волшебник.
Тоже богоподобный, но иноземный. Имени Амади не знал, но если бы и узнал, это бы ничего не изменило - он в жизни не читал Гарри Поттера, даже не слышал о нём. Маг был неуловимо-неприятен. Амади не смог бы вычленить что-то наиболее отталкивающее, но впечатление он производил однозначно гнусное. С другой стороны, он обещал обучение... Заманчивая перспектива. Развивать свой дар, коль уж он так важен, было бы логично. Так бы поступил Командир.
Вот только в комплекте с одним предложением шло другое. Худшее предложение, которое Амади когда-либо слышал. А он убивал пленных с помощью мачете.
В общем, Амади закатил натуральную истерику. Его буквально корёжило от сдерживаемой злобы. Он кричал, рычал и визжал, срываясь с относительно внятной речи на нечленораздельные вопли. Он еле удержался от попытки выпотрошить этого ублюдка здесь и сейчас и даже не был уверен, что стоило сдерживаться.
И как будто в продолжение безумной пьесы, мать напал на отца. Амади стоял в первых рядах и чувствовал, что не может пошевелиться. Его чувства были двойственны. Одна его часть была до смерти напугана вспышкой первобытной ярости... А другая буквально пожирала глазами каждый дюйм сдираемой плоти. Он одновременно жаждал смерти Долаха и боялся её. Но папу спас заезжий маг. С поразительной, неестественной лёгкостью отшвырнул разъярённую демонкиншу и подхватил израненного человека... А Амади снова ничего не предпринимал. Лишь когда он ушёл, бывший партизан деревянной поступью подошёл к матери, чтобы помочь подняться.

Этот эпизод оставил много мыслей, чтобы их обдумать. Успокоившись, Амади смог взглянуть на положение дел более трезво. Эления встала во главе двора... и любящая дочь, которая считала себя любящим сыном, не могла не порадоваться этому. Путь даже это скорее напоминало узурпацию. И он не мог не прислушиваться к её мнению.
Разумеется, о замужестве не могло быть и речи. Сама мысль об этом вызывала невиданной силы внутренний протест в существе Амади. Хотелось немедленно что-нибудь уничтожить. Но на мать он бы руку не поднял, никогда.
В то же время, Воландеморт показал, насколько могущественен. Даже несведущий в ограничениях магии Амади оценил. А как он убрал шрам с лица! Он даже не почувствовал ничего, только потом заметил, почти случайно. Маг знал, чем подкупить. Если ты молод, здоров и богат - тебе непременно хочется быть ещё и красивым. Хотя Амади давно успел смириться с уродством... Чёрт, да он им гордился! Думал о нём, как о шраме с прошлой жизни. Знаке своей борьбы и геройской гибели. И всё же такой подарок - и такая мощь - не могли не впечатлять.
Возможно... Только возможно... Через некоторое время... Он задумается о том, чтобы принять предложение. С рядом необходимых поправок, само собой. А пока что Амади хотел знать о магии всё. И под "всё" он имел ввиду ВСЁ. Как она действует, какая бывает, чего требует. На что магия способна. И почему, чёрт возьми, все так трясутся над "богоподобным"?
Ответы на все эти вопросы и куда больше вполне мог дать Воландеморт. Но пока что с Амади было довольно самой базовой, "популярной" информации. В его положении даже это было прорывом. Никто как-то прежде не озаботился образованием ребёнка.

Распрощались. Пожелали друг другу удачи. И разошлись без лишних слов и терзаний. Нерадостным было это расставание, но здесь их дороги расходятся чтобы не встретиться никогда. Кому, как не последователю Сугата, бога дорог и путей, судить об этом.
Захария расправил плечи. Его путь, их путь лежит дальше на запад. К таинственной башне и коварному вору, к мистическим тайнам и новым встречам. Рядом шагают могущественный друид и опытный воин, в руке верный посох, а в рюкзаке подаренная Зверобоем оленина - жрец оставил в благодарность пузырёк чернил. Сегодня хороший день для нового путешествия, дорога чиста, а небо безоблачно.

Амади означает "мертворождённый". Его нарекли так потому что когда он родился, он молчал и не шевелился почти минуту. И сейчас он испытал искушение сделать то же самое.
Это было странно. Вообще всё было странно. И то, что все вокруг белые, и то, что некоторые белые ещё и рогатые, и что он девочка и что он в принципе умудрился родиться во второй раз... Амади в жизни не читал фентези (и вообще мало что читал), так что с законами жанра знаком не был. Но у него было почти два года, чтобы ко привыкнуть.
Младенчество... Ну, если вкраце, то это было ужасно. Быть в полном сознании, осознавать, что происходит и не иметь никакой возможность как-то вмешаться... Неужели все младенцы так себя чувствуют? Ужас. Тогда понятно, что они всё время так орут.
Амади, к слову, тоже орал. Бессилие выводило из себя, так что время от времени он начинал бесцельно метаться, молотить воздух крохотными кулачками, пытаться грызть неокрепшими дёснами всех вокруг и да, изредка вопить во весь голос. Но неокрепшие детские мышцы гарантировали безопасность этих вспышек для него самого и окружения, так что единственное, чем он мог доставлять неудобства (помимо внешнего вида, но об этом позже...), это ор. Кричал, кстати, Амади редко. Он и при жизни... в прошлой жизни был не из болтливых, а тут ещё и сказать ничего толком нельзя. Так что он кричал только когда это было жизненно необходимо. Ну и ещё когда накрывало.
Впрочем, уже через полгода эти "припадки" сошли на нет. Амади смирился. В конце концов, человек ко всему привыкает. Кроме того, бывший партизан решил направить энергию в более продуктивное русло: саморазвитие.
У того, кто уже прошёл взросление, есть несправедливое преимущество перед нормальными младенцами. Так что Амади рос феноменально умным ребёнком. Очень быстро научился ходить, освоил мелкую моторику. Вот только с речью возникли проблемы, тут он форы дать не мог, но ничего, справился. Покрутись пару лет среди носителей, сам не захочешь, а научишься.
Но когда он освоился с ногами и дошёл до зеркала, Амади пожалел, что не остался в колыбели. Вот уж действительно "пережуй корова". Многие действия окружающих приобрели в его глазах смысл. Вообще он никогда не придавал особого значения своей внешности, но тут... тут, блин, пришлось. Хотя бы из банального человеколюбия, если забыть о том, что сам себе противен. Тут уж любой застесняется.
Для начала, Амади стал стараться поворачиваться к людям левым боком. Не так уж много, но хоть что-то. Потом, когда подрос настолько, чтобы мог носить какую-то одежду помимо пелёнок, стал, как мог, маскировать уродство и ей. Хорошо хоть не горбатый, а то вообще был бы Квазимодо... Амади понятия не имел, кто такой Квазимодо.
Тем более что проблема у него всё равно была. Чёртова слюна. Она бесила почти так же как бытие младенцем. Чёрт с ней, со внешностью, к ней ещё можно привыкнуть, но слюна создавала вполне физические неудобства. Амади попробовал чем-то затыкать рот. Пробкой, пемзой... В конце концов остановился на заматывании рта тряпкой. Ему это даже нравилось, напоминало маски ниндзя. Уже из этих соображений он попробовал заматывать и верхнюю часть головы, в частности, глаз. Хотя это уже было совсем неудобно, обрезало обзор.
Тем временем, дальше развитие застопорилось. Амади как только мог реализовывал потенциал своего ущербного тела, когда учился говорить, учился говорить уже на серьёзные "взрослые" темы, но дальше возник ряд трудностей. Трудностей в смысле в общении со взрослыми.
Во-первых, Амади говорил о себе в мужском роде. Всегда. На других ему в общем-то было начхать, всё равно не переучишь (хотя он и пытался), но сам оставался верен, кхм, гендерной самоидентификации. Быть девочкой было унизительно, так хоть не будет называться девочкой. Он ещё не успел выйти из того возраста, когда к полу относишься... менее предвзято.
Во-вторых, он просил называть себя Амади. Иногда даже демонстративно не откликался, когда его называли Касиморой. Это не особенно бесило и он всё-таки частично смирился с новым "погонялом", но всё равно раздражало.
К слову, он даже не задумывался над тем, чтобы "не палиться" и "не косить под психа". Благо, вопросы в стиле "почему у меня есть рога, а у тебя нет" вполне нормально услышать от ребёнка. Но в двух своих позициях бывший партизан был непреклонен. Тем более что в своих глазах скорее напоминал безумного пророка, чем вырожденного урода.
Последнему образу отчасти способствовала социальная составляющая жизни. Он был любознателен, крайне. Он хотел знать всё: что происходит вокруг, в какой стране они живут, чем зарабатывает Долахан, что, как и почему. Он вдавался в эти вопросы необычайно глубоко... для трёхлетнего ребёнка. Но ответить на них могла только мать. Остальные только смотрели, как на говно.
Одиночество... Это было тяжело. В той, другой жизни, у него было четыре брата разных возрастов. С ними всегда можно было пообщаться, поиграть, поработать по дому, в конце концов. И вообще в деревне мальчишек хватало. А тут... Тут единственным, кто нормально к нему относился, была мать. Рогатая, но зато нормальная и с почти правильным цветом кожи. Так что её он полюбил практически как родную.
С остальными было похуже. Пока он был совсем маленьким и если куда-то ходил, то только на руках мамы, было нормально. Но теперь он передвигался самостоятельно.
Обычно он терпел. Просто шёл мимо, как будто ничего не случилось, изредка отвечая осуждающим взглядом. Но иногда его накрывало. Он старался сдерживаться... Нет, ни черта не старался на самом деле. Это было охренительно приятно. Но краткие вспышки гнева были скорее помутнением рассудка, чем просветлением, так что Амади стал постигать искусство медитации. К чтению он не тяготел, поэтому выстроить крепость одиночества из книг не мог. Вот и пришлось её выстраивать в глубине собственного разума. Часто можно было увидеть Рогатого ублюдка, тихо сидящего где-нибудь на травке с закрытыми глазами и замотанным лицом.
Но тихая ярость от этого никуда не исчезла. Она просто перешла... в более стратегическую плоскость.
Он ещё не вышел из того возраста, когда озорничать вроде как несолидно и не хочется, но теперь его розыгрыши стали более жестокими. Поймать какое-нибудь мерзкое животное и подкинуть куда-нибудь в неожиданное место, плюнуть в кашу, нассать в суп - это было нормальной практикой. Не слишком часто, никогда в одной и той же манере. Всегда выбрать правильно место и время, чтобы жертва не смогла увязать с произошедшим рогатого урода. Изредка можно попробовать что-то серьёзное: растяжка в коридоре, упавший откуда-то кирпич. Ведомый ненавистью, Амади разил с осторожностью и беспощадностью истинного хищника. Он и в новом мире стал партизаном. Подобного внимания не избегал даже драгоценный папаша, хотя с ним Амади действовал не в пример осторожнее. В частности, его миновали проказы, связанные с откровенным членовредительством.
Однако, стоит отметить, что он так никого и не убил. Даже когда вступал в открытую схватку, ведомый гневом. Кое-кто ломал руки и ноги, многие получали синяки или порезы, но грань жизни не пересёк никто. А всё потому что ненависть бывшего пса гражданской войны была направлена не на них, а на отца. За то, что он делал с матерью. За то, что он больше всех презирал первенца. За то, что он такой мудак, в конце концов. И чем больше Амади это осознавал, тем спокойнее становился. Вскоре челядь смогла спать спокойно. Амади перестало это всё волновать. Он больше времени стал уделять медитации. И, раз уж освободилось время, физическим упражнениям. Он никогда особо этим не увлекался, но раз уж начал с малых лет развивать организм, чего тормозить-то?
И тут на сцену вышел появился сводный брат.
Нет, в целом наличие у него брата и сестры Амади не трогало, тем более, что сестрице всего два года. У него и раньше родственников хватало. А с этими даже поговорить пока не о чем, хотя он и старался околачиваться поблизости на случай, если они тоже окажутся такими же "одарёнными". Ну или просто чтобы хоть за человека считали. На всякие манипулятивные многоходовки Амади был не способен, так пусть хоть знают, что у них тут есть сестра-брат, на лицо ужасная, но добрая внутри.
Однако, даже такому неискушённому в интригах африканцу с рождением брата и объявлением его наследником, стало понятно, что дело пахнет жареным. Поэтому он пошёл к единственному человеку, к которому мог прийти со своими проблемами. К матери. В смысле, просто подошёл к ней, когда она была одна и прямо спросил, как правильно убить отца. Или хотя бы брата.

Захария проводил преследователей задумчивым взглядом. Как они спешат, позабыв про всё на свете, как жаждут крови. Пожалуй, Рунольф действительно стоил такого отряда. Но в любом случае им отныне не по пути - даже если светловолосая ярла передумает.
Грустно вздохнув, сугатит поплёлся тушить пожар и штопать раны.

Жрец молча стоял, поражённый внезапной кровожадностью мага-тихони. Отстранился, провожая уходящего чародея взглядом.
- Ярла... Не стоит принимать такое решение, не обдумав его хорошенько, - медленно молвил Захария. - Я не могу бросить своего соратника, того, с кем перешёл горы и попал в эти негостеприимные земли. Даже если мы с ним не всегда сходимся во взглядах. Поэтому если он уйдёт - я последую за ним.
Сказав, что было нужно сказать, сугатит последовал за Йохелем в избушку, на ходу расчехляя хирургические принадлежности.

Покончив с единственным, пусть и серьёзным, ранением на всю компанию, Захария бережно упаковал медицинские принадлежности и достал принадлежности письменные. Закончив схематичный набросок убитого зверя... Нет, скорее чудовища. Закончив набросок чудовища, жрец заглянул в проделанную северянкой дырку, обошёл труп, концом посоха аккуратно раздвинул челюсти монстра.
- Обратите внимание на полное отсутствие шерсти и жировой прослойки, - задумчиво отметил сугатит, отстраняясь. - Это существо явно не приспособлено к холодному климату, несмотря на суровость этих земель. Челюсти очень крупные, ими явно неудобно жевать, зубы очень длинные, рот полностью не закрывается. Уши сильно уменьшены и прижаты, для меньшей уязвимости. Глаза широкие и расположены по бокам, как у диких кошек, что должно обеспечивать широкий угол обзора. Мышцы видоизменены для увеличения физической мощи. Перед нами не дикое животное, господа - оно бы просто не выжило само по себе. Это машина убийства.
Захария присел над трупом и принюхался.
- Единственное, чего я пока не понимаю... Метаморфоза произошла с живым существом, или уже мёртвым?

День 27.

К партии присоединяются Йохель Бромм и брат Захария.

"...в наших беспомощных блужданиях мы с моим спутником имели счастье нечаянно - для обеих сторон - наткнуться на группу незнакомых людей. Я не спрашивал напрямую, но имеющиеся данные позволяют предполагать, что мы имеем дело с охотниками за сокровищами былых эпох, которых так манят глухие места. Во всяком случае, они милостливо дозволили нам присоединиться к их отряду и даже заключили своего рода контракт с моим спутником. До полного доверия, разумеется, далеко, но, по крайней мере, им не чуждо благородство.
К добру это или к худу, нам только предстоит выяснить.
Однако, сотрудничество позволило пролить свет на наши недавние навигационные неудачи - уверен, без умысла со стороны наших новых друзей. Их причиной оказался, ни много, ни мало, лесной дух, о которых мне доселе приходилось только слышать. Остаётся лишь возблагодарить Сугата за возможность побеседовать с этим восхитительным существом (рисунок я прилагаю ниже). К моему величайшему сожалению, оно оказалось неспособным вести конструктивный диалог. Из обрывочных фраз удалось выяснить, что некто похитил у духа нечто жизненно важное, из-за чего тот повредился рассудком и сотворил туман в попытке умертвить загадочного вора.
Увы, помочь ему пока что не в наших силах. Но следует признать мастерство Ингвара, следопыта объединённого отряда, чья удача и упорство вывели нас из заколдованного круга несмотря на весь мой скепсис. Возможно, мы не напрасно присоединились к этой группе.
Ингвар вывел нас к реке, вернее, к ручью и мы решили пройти вдоль его русла против течения. Это решения трудно назвать верным: нам повстречалась внушительных размеров нора, из которой немедленно повалили дюжины скавенов. Не обращая внимание на потери, они атаковали, пока вода в реке не окрасилась кровью. Наши воины сражались достойно героев легенд и положили не меньше двух десятков крыс - вновь возношу хвалу Сугату за встречу со столь могучими союзниками - но мы были вынуждены отступить, отделавшись, впрочем, весьма легко. Причиной этого манёвра следует назвать чародейскую поддержку врага - зелёный туман, порождаемый крысиным колдуном из глубин пещеры и придающий скавенам сил.
Тем не менее, всё предприятие можно признать успешным. Наши новые знакомцы пришли искать некоего Зверобоя - и они его нашли. Точнее, он их нашёл. Как выяснилось, эта весьма незаурядная личность живёт в одиночестве в глубине леса, лишь изредка обмениваясь с неким племенем дикарей, живущим поблизости. Зверобой согласился приютить нас на ночь и поведал множество прелюбопытнейших историй о Землях Духов. Эти сведения подробно изложены ниже..."



Описал заодно местность. Например, прямо сейчас вы находитесь на границе трех областей: Совиной Пущи (к востоку отсюда, Щёнвальд в этом лесу расположен), Леса Тысячи Жал (заросшего паутиной, населенного паучьим племенем) и Жабьей Глотки (область болот, протянувшаяся на северо-восток отсюда дня на три-четыре пути). Лес между Совиной Пущей и Нойхафеном называет Порубежным (в этом лесу и расположен сад Морра). Если идти вдоль русла речушки Стременной (та самая, на берегу которой вы приняли бой с крысолюдами), окажетесь на берегу Озера Дев, а за ним уже начинается Лес Спящих Духов, где можно эльфа местного встретить (но лучше не надо, не любят они людей, и лес свой охраняют). Если обойти Лес Спящих Духов и выйти к морю, там будет поселение Хьерстлингов, еще одного племени дикарей (но их Зверобой не любит, да и в места те хаживает редко). А вот племя Нарвала - строго к западу от хижины лесовика (через болота, по кромке Леса Тысячи Жал), дня за три можно дойти.
Посоветовал заодно сходить, например, к Медвежьей Скале, оттуда отличный вид на многие лиги открывается, если погода ясная. Ну или в горы, на Туманный Хребет лезть (с той стороны Озера Горьких Слез начинаются, на берегу которого принял свою смерть Атаульф). Еще в Жабьей Глотке высится некая башня, вроде высокая, вершина всегда туманом скрыта. Но Зверобой не знает, какой с нее вид.

Гоблинская крепость, шесть дней пути на юг от жилища Зверобоя.
Рассказал подробней про гоблинов, что засели в старой дварфийской крепости. Будто бы к ним орки с юга наведываются, но, видать, недомерки отстаивают себя кое-как, огрызаются. По крайней мере о том говорят орочьи кости, разбросанные у подножья. А еще раз слышал из крепости чей-то рев, будто здоровенного зверя какого мучают.

На гейзерных равнинах живут мамонты.

В горах живут гарпии.

Скавенская пещера (один из входов?) меньше чем в дне от жилища Зверобоя на юг (или юго-восток). Много крыс, колдун.

"Зона влияния" лешего ограничена радиусом в день пути.

Оказавшись в отдалении от злосчастного пруда, Захария облегчённо вздыхает, отшвыривает посох и снимает с плеч рюкзак. Из него последовательно появляются бинты, иглы, кетгутовые нити и набор скальпелей. Жрец жестами приглашает раненых присесть рядом и молча приступает к осмотру.

Раны очень похожи, обе получены копьями, обе в область живота. Обе лечатся одинаково. Рана Ингвара всё же чуть серьёзнее, копьё вошло под другим углом, но жизни воина ничего не угрожает. Промыв и зашив раны, сугатит велел воякам отдыхать. Он сделал всё, что в его силах, дальше всё зависит от природы и благосклонности богов.

Захария ещё попытался осмотреть Рунольфа, но, увы, снять последствия губительного воздействия Улгу никак не мог.

Скавены продолжали наступление и новая волна продвинулась чуть дальше предыдущей. Жрец нахмурился, вновь поднимая посох. Ему предстояла трудная и столь нелюбимая им задача - забить это кривляющееся существо дубиной до смерти.

Захария шёл молча. Встреча с говорящим пнём отчего-то ввергла его в состояние печали. Умирающий лесной дух, бессильно запертый в лесном массиве, неспособный вырваться и слепо мстящий... Понимающий, что с ним происходит, но неспособный воспротивиться... Найдёт ли он своего таинственного вора? Покарает ли его? Принесёт ли это ему покой, вернёт ли утраченное? У жреца не было ответа.
Наверно, сугатиту-учёному полагалось прыгать от радости такой невероятной находки. Целый лесной дух, да ещё говорящий!
В пизду. Почему-то радости эта встреча не принесла совершенно. В душе осталось только тягостное чувство непонятной вины. Увы, не все открытия бывают приятны...
Возможно, поэтому Захария не лез с советами к северянину с собакой. Ведёт и пускай ведёт. Всё равно дух заморочит, не выпустит.
Выпустил. Не сдержал. Видать, совсем ослабел, иссяк. Не смог лесные тропинки запутать, глаза от верного пути отвести.
Жрец, увидев ручку, словно проснулся. Встрепенулся. Заозирался сразу.

Увидев людей, жрец сперва обрадовался. Ему порядком осточертело бродить по дебрям совершенно невероятными маршрутами. Нет, к дебрям у него претензий не было - видали и хуже. Ненамного, но хуже. Претензии были к маршрутам. Несчастный сугатит прилежно вёл дневник перемещений и ещё вчера попытался нарисовать карту своих с Йохелем блужданий.
Получилась такая неевклидова загогулина, что обычно сдержанному Захарии хотелось ругаться. Ну не бывает таких лесов, не бывает! Демоны за нос водят, не иначе.
Молитва Сугату, впрочем, тоже не помогла.
Так что встреча с другой группой странников и была воспринята положительно. Сперва.
Слова приветствия (и просьба не бить) уже готовы были сорваться облачком пара с уст священника, но первым заговорил воин. Картограф закрыл рот, предоставляя первый шаг в переговорах спутнику и стараясь выглядеть как можно более безобидно. Сильно стараться не пришлось.

Асеир без какого-либо почтения потыкал труп мыском сапога. Какой-либо печали его лицо не выразило. Да и не испытывал он её. С Теймлином он даже не познакомился толком. Даже парой слов не перебросились. А что в детстве дружили - так двадцать лет прошло. Совсем чужие люди теперь.
Надо сказать, и из остальных всё-таки сдержавших слово ни к кому дружеских чувств он не испытывал. Вообще никаких чувств не испытывал. Разве что к неугомонному халфлингу, да колдунье с монахом после недавнего похода, и то сомнительно. Даже непонятно, ради чего вообще возвращался.
Словом, смерть следопыта его не огорчила.

Хотя на редкость нелепа она была, эта смерть. Бессмысленна и глупа. Она оставляла после себя чувство глубокого недоумения и какой-то неправильности. Ну не может человек так погибнуть! Без какого-либо толка и так... тривиально? При том даже не попытавшись спастись. Не моментально же он задохнулся.
Неудивительно, что Вил сразу же заподозрил убийство. И сразу же принялся расследовать. Полуорк лишь стоял молчаливой тенью у него за спиной и пинал Теймлина. Можно было бы решить, что ему это мало интересно, но на самом деле он просто решил оставить работу товарищу. Раз тот сам вызвался - пусть и заканчивает. Заодно Асеиру меньше напрягаться.

- А может он просто подавился? - усомнился экс-пират, внимательно выслушав полурослика. Пока что приводимые версии казались ему маловероятными, но зато выяснилось, чем его приятели детства занимались за день до его прибытия. О задании арфистов ему никто ничего не сказал, но из реплик Вила можно было составить общую картину. Что же, лишних знаний не бывает...

Несмотря на демонстративное безразличие, к поискам Асеир всё же примкнул. Правда, ограничился лишь визуальным осмотром, не став толком обыскивать помещение. Можно сказать, "для галочки". Чтобы в тунеядстве не обвинили.
И это неожиданно принесло плоды. Не то полуорк на самом деле был внимательней, чем хотел казаться, не то просто повезло посмотреть куда надо, но он обнаружил некую деревянную дощечку, смотревшуюся рядом с трупом удивительно неуместно. В несколько быстрых шагов он подошёл к мертвецу и поднял привлёкший внимание предмет с намерением осмотреть повнимательнее.

Карта, найденная у дварфов в охотничьем домике в первый день похода.
Левая верхняя надпись обозначает "Поганое место". Вторая, справа внизу, обозначает "Святыня".

Ноги. Он не чувствовал ног. По телу ниже таза разливалось странное онемение. Руки тоже плохо повиновались, вдоль позвоночника маршировали иголочки ноющей боли.
Поверженный Убийца поднял голову. Проклятая нежить равнодушно шагала к поместью, не обращая внимания на усилия защитников. Костяной гигант методично размахивал дубиной, ни мало не впечатлённый отвагой воинов, кружащих вокруг него, словно стайка акул. А скелеты поменьше размеренно окружали отважных бойцов...
Мозолистая ладонь нащупала рукоять секиры. "Хрен тебе, а не мёртвый дварф," - тихо прохрипел Торстен, медленно поднимаясь.

Ещё один удар, ещё один стальной росчерк. Отчаяние гоблина столкнулось с упрямством берсерка.

Сперва изнурительное бегство, затем долгие плутания - для раненых товарищей возвращение оказалось серьёзным испытанием, возможно, не менее серьёзным, чем сражение с одержимым Тектом. Дварф всё-таки улучил вечер, чтобы позаботится о своих самых поверхностных ранах. Он в этом плане довольно легко отделался - с эльфом дела обстояли куда хуже. Столь глубокие и жестокие раны не залатаешь за пару часов работы с иголкой. Их и за пару дней не залатаешь. От попыток это Торстена не остановило, но в результате всё равно оставалось надеяться только на собственную живучесть следопыта и мастерство лекаря сира Рудшталя.
- Не боись, я никому не расскажу, что ты сбежал, - бормотал Убийца, волоча на себе ослабевшего товарища. - Ты всё-таки мою задницу спас, наверное. Вообще у нас за такое принято кровью брататься, но в тебе дырок и так слишком много...
Но путешествие всё-таки увенчалось успехом. Добравшись до Берлоги, дварф перед Рилтара с рук на руки Иеремии, а сам принялся курсировать между лазаретом и общей комнатой. В первом он пролжал крутиться вокруг эльфа, чувствуя ответственность за него, а во второй - в красках описывал невероятную битву с окончательно охаосевшим хаоситом, из которого постоянно лезли всё новые рога, крылья и моргенштерны. До откровенного вранья он не опускался, но впечатление создавалось именно такое.
Когда все подвиги были героически расписаны, и Торстен убедился, что глупые умги о них не забудут, он с новыми силами переключился на работу по хозяйству. Помогал копать ямы, разделывать добычу и долго рыскал по поместью в поисках нового топора для колки двор, громко этим фактом возмущаясь. Собственный топор, который бандиты и использовали для этих целей, применять казалось кощунственным.
Вообще-то брат Иеремия категорически прописал Убийце постельный режим, но неугомонный дварф только посмеялся над ним, предпочтя находить упоение в физическом труде. Как он сам выразился, надо постоянно держать себя в напряжении, чтобы не ослабнуть и не одрябнуть, как неженки-умги.
У такого решения была ещё одна причина, о которой Торстен ни с кем не говорил. С самой победы над Тектом он не чувствовал в себе той безудержной ярости, что во многом определяла сущность Убийцы. "Перегорел", можно сказать. Вымотался. И теперь инстинктивно стремился к старому ощущению напряжения, в надежде вернуть всё на круги своя.

Раны затянулись. Выносливость воинов и мастерство монаха сделали своё дело, даже рук никому отрубать не пришлось. Только Рилтар пугал женщин жутким месивом вместо половины лица шрамами на лице, но Торстен был скорее рад за следопыта. Трофея взять не получилось, зато живое свидетельство есть!
Новым лицам дварф тоже был рад. Последние события только утвердили его в мысли, что в одиночку в Земли Духов лучше не соваться. Нужна команда. Но чтоб команда хорошая, без хаоситов! А то был тут один...
Пару часов Убийца ходил вокруг новоприбывших, приценивался. Пара вояк-северян вызвала у него уважительный кивок, настоящий волшебник заставил прищуриться, а коссар - неопределённое пожатие плечами. Прошлая ватага выглядела посерьёзнее, но зато эта хоть без хаоситов.
Но дварф всё-таки удержал себя в руках. И через некоторое время подкатил к Франческе предложением, схожим с предложением Атаульфу. Только на сей раз он запросил двадцать пять процентов добычи и обещание начать со скавенских пещер. А взамен дал наводку на те самые пещеры пещеры и вообще поделился ближайшими достопримечательностями.

- Ты что творишь, пёс смердящий?!
Вопрос накрыл комнату звенящей взвесью. В дверях стоял дварф, ошеломлённо глядя на алтарь, залитый кровью нанимателя и корчащего хаосита на полу. В руках обнажённая секира. В глазах гнев и непонимание. Привычного рюкзака за плечами нет - но слышно, как он катится вниз по каменным ступеням. Торстен бросил его у дверей, услышав, как совершается непоправимое.
На лице Убийцы медленно проступает понимание. И вместе с ним его естество наполняется нечеловеческой яростью. В груди растёт горячий шар, ширится, мечется, рвётся боевым кличем из лёгких.
Взгляд гнома перемещается с безжизненного тела командира на мутирующего Текта. Всё эта... мерзость! Это вероломное, подлое, уродливое, извращённое...
Ну уж нет. Этот ублюдок отсюда живым не уйдёт. Он его не отпустит. Покрытые шрамами и татуировками руки заносят топор. Солнечный луч из окна играет на лезвии. Если Убийца не смог уберечь своего нанимателя - он хотя бы отомстит за его смерть.

Торстен налетел на хаосита подобно волне прибоя на гордую скану - и подобно ей же был безжалостно отброшен. По левому плечу стекала тёплая кровь. Бежала по желобкам старых шрамов, накрывала синие линии татуировок, превращая их в багровые полосы.
- И всё равно ты сдохнешь. Пидор, - хрипло выдохнул дварф, вновь поднимая секиру. Прямые атаки себя не оправдали, пришло время применить другой подход. Пусть враг ходит первым.

Топор скрестился с мечом. Убийца и одержимый вновь схлестнулись. Сверкают высекаемые железом искры, сверкают глаза воинов. За одним - могущество таинственных сил, что древнее мира, за другим - ярость и честь.
Торстен зверски оскалился, уклоняясь от резкого выпада. Противник силён, даже очень. У него слишком много оружия... Даже слишком. Надо бы убавить.
Дварф выкрикнул нечто невнятное, привлекая внимание, отбил в сторону хаоситский фальшион, неосторожно подставляясь под удар ожившей булавы... Зубы с чавканьем вонзились в кожу, кажется, высасывая саму кровь... И Убийца резко двинул полотном секиры по руке Текта, мысленно моля Грунгни о том чтобы хватка демона-моргенштерна оказалась крепче хватки демона-человека.

Крик полурослика, грохот падающих камней, рычание волка - ничего этого Асеир не слышал. Всё заглушали звуки рвущихся цепей и гулкий звон спадающих оков. Трещал разрываемый ошейник.
Рукояти топоров сами собой оказались в ладонях. Ноги оттолкнулись от пола пещеры. Полуорк зарычал не хуже гоблинского питомца и бросился... Нет, не на врага. На жертву, словно бешеный пёс. Чтобы убить её и разорвать на части.

- РРААААААААААаааааааа!.. - вопит во всю глотку рыжий бородач. Голосит не хуже Марты из Щёнвальда при виде отрубленных голов. Но крик исполнен не ужаса, а возмущённой ярости.
Дварф, не прекращая орать, выхватил короткий топор, прицелился, чтобы метнуть... И разочарованно опустил руку. Последний гоблин ускользнул.
- И всё? - почти обижено вопросил Торстен, отдышавшись. - Слабо как-то... Ой. Эльф, ты живой?

- Гоблины! - завопил Убийца, скидывая с плеч рюкзак и обнажая топор. Секундное ошеломление на его лице сменилось выражением какой-то жадной радости.
- Хочу трофей, трофей хочу! - прорычал дварф, налетая на ближайшего зеленокожего и распахивая его напополам секирой.

- Да пусть идут, сколько их есть! - воинственно воскликнул дварф, не став, впрочем, настаивать. Только у трупа задежрался чуток: лихим ударом отрубил козий рог да сунул его в рюкзак. Трофей.

Перед самым отходом Торстену пришла в голову Мысль. А когда приходит Мысль, дварф следует за ней. Пробормотав, что хочет кое-что проверить, он подскочил к поваленному хаоситом стволу и заколотил по нему плашмя секирой, с надеждой приговаривая:
- Так мы не найдём мешок золота! Мешок золота!
Но, когда совершенно закономерно ничего не произошло, Убийца разочарованно вздохнул и поплёлся за командой.

Спустя какой-то десяток минут полуорк уже трясся в повозке и протирал бархатной тряпочкой огромный топор. Собрался он не в пример быстрее полурослика и трактирщице ничего оставлять не стал, благо путешествовал налегке.
Асеир чувствовал желание подраться. Подобно страсти Вила к золоту, в его душе гнездилась жажда битвы. Глубоко внутри полуорка поселился дикий зверь, алкающий лишь крови. Он всегда жил там - с самого детства Асеир чувствовал голодный взгляд из-за левого плеча. С годами железная хватка чудовища никуда не исчезла - только усилилась. Иногда в ночи он слышал, как кто-то скребётся позади его глаз. Порой перед боем чьё-то хриплое дыхание раздавалось на самой границе слышимости.
И сейчас этот зверь чуял близость убийства.
Но внешний контроль полуорка был безупречен. Движения оставались размеренными, лицо ровным. А мысли, не обезображенные кровожадностью, возвращались к текущей задаче.
Гоблины. Маленькие и слабые, но хитрые и жестокие. В бою берут числом либо внезапным ударом... Похоже, в недавнем нападении использовали обе тактики. Напали быстро, близко от города - знали, за чем шли. Рабочие не охранялись, значит, работа безопасная, нападения не ждали.
Асеир поднёс топор к глазам, вгляделся в лезвие и, не найдя изъяна, потянулся за копьём.
Итак, зачем же гоблинам пленники? Похоже, нужны очень, раз забрались за ними так далеко. Рабы? Нет, слишком большой риск. К чему же лезть так далеко? Или они всегда были поблизости, просто окончательно обнаглели? Нет, не такие же идиоты служат в местной страже. Хотя... Полуорк вспомнил встречу с Чёрными Кулаками сегодня утром. Если и так, то идиоты ещё и местные правители, и тогда у Флана вообще всё печально.
Серая рука потянулась за следующим копьём.
Жертвоприношение? Возможно, но кому и зачем? Асеир с лёгкой грустью понял, что о гоблинских верованиях ничего не знает. В любом случае, хватает менее рисковых способов раздобыть пленников. К чему же дёргать льва за усы? Нет, даже гоблины не настолько глупы.
Полуорк задумчиво посмотрел на спину Милливент Мосс. Взвесил копьё в руке и взял следующее.

Я вышел из дома, освоив науку Смотреть
Я посмотрел на мой город, и город был тусклым, как Смерть.
Мир изменился, пока я учился читать Имена -
Чужое небо, чужие дороги, чужая страна!
Примерно такие мысли крутились в голове Асеира, когда он шагал по пустым каменным улицам. Пустым только в переносном смысле - даже в вечернем Флане жизнь била ключом. Усталые трудяги направлялись в кабаки и трактиры, отдохнуть после долгого дня, рыбаки возвращались в доки, или наоборот, уходили на промысел, между всем этим сновали бойкие карманники, а уличные торговцы изо всех сил старались всучить оставшиеся товары и первым, и вторым, и третьим. Это был чудестный, полный жизни мир, со своими героями, жертвами и повседневными заботами. Но полуорку дикарского вида в нём больше не было места.
Асеир бродил по некогда знакомым улочкам и чувствовал себя невероятно чужим. Его присутствие в этом месте казалось почти противоестественным. Он больше не принадлежал этому городу. Похоже, он несколько раз перестраивался, или просто память полуорка оставляла желать лучшего, но за весь день он так и не встретил ничего знакомого - как по форме, как и по духу. Места, которое он некогла называл домом, больше не существовало. Никто из опрошеных местных даже не вспомнил ни о чём подобном. Порт оставался там же - да и куда он мог деться? - но всё равно выглядел другим, незнакомым и враждебным. Асеир не стал там задерживаться.
Он даже начал думать, что прибытие сюда вообще было плохой идеей. Может быть, лучше развернуться и уйти как можно скорее? Ему здесь быть не положено. А обещание... Кто вообще помнит об этом обещании? Двадцать лет прошло, шутка ли. Они теперь совсем другие люди.
Полуорк даже почти решился бросить это всё, когда вмешалась судьба. Судьба в этот раз приняла облик невысокой девушки, полуэльфийки, с очень грустными глазами. Оникс.
Нет, Асеир её не узнал. Хотя мог бы запомнить, очень уж глаза у неё характерные, но вот нет. Не вспомнил. Случилось наоборот - друга детства признала она. Видать, у полуэльфов память крепче.
Как бы то ни было, эта встреча вернула экс-пирату уверенность в принятом решении. Пусть колдунью, по сути, пришлось узнавать заново, но эй, уже не зря приехал! Хоть сколько-то обещание оправдано.

Как оказалось, Заварник тоже стоял на прежнем месте (по крайней мере, в этом уверили немногочисленные ночные прохожие). Его Асеир помнил плохо, поэтому сказать, сильно ли тот изменился, не мог. Публика изменилась, это точно.
Высокий, статный полуорк, уже немолодой, увешанный оружием, как новогодняя ёлка, нерешительно застыл на пороге, оглядывая немногочисленных посетителей. Какой-то мрачный мужик в плаще с капюшёном, спешно покидающий зал. Высоченный, но тощий бородатый полуорк с довольно странным копьём. Ухоженный толстый полурослик. Добродушного вида толстячок с рапирой на поясе. Тифлинг в доспехах... Тифлинг в доспехах?!
Асеир вгляделся в лицо Карен. Вроде бы... Да чёрт бы побрал этих рогатых, они все одинаковые! А ну не она? Полуорк ещё раз оглядел группу. Точно она. Нет, они. Другой такой цирк уродов ещё поискать надо.
Полуорк нацепил лёгкую полуулыбку и направился к людям, некогда бывшим его друзьями.

Альрик открыл глаза. Со вчерашней ночи ничего не изменилось. Всё тот же свод пещеры над головой, всё те же медленно приводящие себя в порядок компаньоны. Чувство опустошения тоже никуда не делось - даже наоборот, усилилось. Недавний вызов духа теперь казался бессмысленной тратой времени и усилий. Даже сам факт присутствия в этих лесах магических оборотней-медведей не вызывал былого ажиотажа, а казался просто очередной недостижимой химерой. Придя к печальному заключению, что так жить нельзя, мэтр поднялся и присоединился к предпоходным сборам.
Застёгивая пояс, маг всё время возвращался мыслями к недавнему заклинанию, рассматривал его с разных сторон. Очень критически рассматривал. Да, он профессионал. Да, он добился своего. И всё равно Ветер почти одолел его, как паршивого неофита. Альрик отчётливо помнил яростный отпор Эфира. Если бы он тогда не сумел собраться с силами, сфокусироваться, всё колдовство полетело бы в Бездну. И, возможно, даже сам Альрик.
А ведь он тщательно подготовился! Даже целый ритуал провёл, на потеху этим неучам, что его окружают... Хотя те, похоже, не впечатлились, - волшебник вспомнил, как в одиночестве брёл через тёмный лес. Нет, ладно, что одного оставили, чего от них ещё ожидать, но им что, даже не интересно было? Как будто перед ними каждый день Аметистовые маги колдуют. Мэтр почувствовал себя немного оскорблённым.
Рука нащупала в сумке дурманную палочку. Похоже, во вчерашней суматохе попала не в тот кармашек. Колдун дёрнулся было переложить её на место... Но остановился на полпути. Пальцы зависли воздухе, затем подняли добычу к глазам.
А почему бы, собственно, и нет?
Из пещеры Альрик вышел сравнительно бодрым и что-то жующим.

Мэтр Альрик шагал следом за эльфом и почти жизнерадостно улыбался. Неожиданная задержка в самом начале путешествия обернулась лишь большими выгодами. Вместо двух, не считая собаки, непонятных северян его группа приобрела проверенного следопыта, который - бонус! - был больше лоялен ему, волшебнику, чем Атаульфу.
К тому же на недавнем кровопролитии даже удалось нажиться. Пусть ничего серьёзного за снаряжение коротышек приобрести не получилось - климат, хе-хе, не тот, - но Альрик был всё-таки склонен записать это в плюс.
В общем, маг был доволен. Доволен настолько, что обернулся к хмурому хаоситу и проговорил, хитро улыбаясь:
- Тект, не могу не заметить, что вы, хе-хе, всю дорогу сверлите взглядом мой затылок. Скажите, это ваш культ привык негативно относиться к адептам магического искусства, или вам просто сапоги жмут? Если так, то говорите, хе-хе, не стесняйтесь, пока от города не отошли. Потом, хе-хе, поздно будет!

Айна зарычала и бросилась на бородатого коротышку. Дварф ранил Хозяина - дварф должен умереть. Всё просто.

Айна бодро трусила впереди. Она, пожалуй, больше всех радовалась выходу в Земли Духов. Не то чтобы она понимала, что такое Земли Духов, но чистый воздух и яркое солнце нравились ей гораздо больше, чем тёмный трюм корабля и даже полупустой трактир. Будь она менее дисциплинирована, наверняка бы принялась носиться по округе. Ну, или ещё что-то такое глупо-радостное делать.
Время от времени собака приподнимала голову и принюхивалась. Влажный воздух выдавал новую землю с потрохами: среди привычных запахов дерева, мха и сырой земли витал аромат чего-то неясного, едва уловимого, но изобличающего в непримечательном пейзаже чужой мир. Айна тоже понимала, что они далеко от относительно обжитого севера. Здесь — дикий и суровый край, беспощадный к чужакам и не прощающий ошибок... Нетронутый и таинственный, с любопытством взирающий на колонну незваных пришельцев. Как далеко зайдут они? Смогут ли разгадать тайны Земли Духов, или же падут перед её необузданной мощью?
Впрочем, что собака может об этом знать? Она всего лишь нюхала воздух.

Печальный рыцарь сделал несколько неслышных - и не скажешь, что в доспехах так можно! - шагов к дверям амбара. Меч, давно обнажённый, взвился железной змеёй, широкий щит поднялся, прикрывая воина. Короткая ухмылка - и с грохотом распахивается дверь, набрасывается на врага Наёмник. Ричче вихрем устремляется следом, сразу же включаясь в битву. Соскальзывает по краю щита робкий удар неприятельской сабли, а клинок рыцаря взмывает в хищном rota, метя в горло коню!

Скакун упал, хлеща кровью из распоротой шеи. Его всадник с коротким вскриком тоже оказался на земле.

- Не ты ли недавно уговаривал нас остаться и отстаивать ночлег? - Язвительно пропыхтел Печальный рыцарь, лихорадочно пакуясь в броню по примеру Роя. Он не обладал интуицией Наёмника, но к доспехам метнулся едва ли не быстрее. Весь его боевой опыт твердил, что сейчас их будут бить, а на таком мероприятии лучше быть максимально защищённым.
Рыцарские латы (да и вообще любая серьёзная броня) - вещь сложная и комплексная. Чтобы обезопасить воина в бою используются самые сложные методы. Значала надевается специальное бельё, чтобы всякие железяки не натирали нежное рыцарское тело, затем поверх них располагается кольчужная рубаха, и уже поверх неё собираются из отдельных частей сами латы. Облачение в такой доспех - дело обстоятельное и небыстрое, часто даже неосуществимое без посторонней помощи. К тому же, весят такие доспехи ой как немало, а рыцари и их кони, в отличие от доспехов, не железные. Поэтому во время долгих переходов увлекающиеся таким рыцари предпочитают другие доспехи - не столь прочные, но зато полегче и попроще. Навроде тех, что сейчас натягивал Ричче.
Кроме того, славный Роберт де Молей, у которого Ричче некогда ходил в оруженосцах, принадлежал к той редкой породе странствующих рыцарей, которые бродят по глухим окраинам, древним руинам и прочим местам, которых приличные люди стараются избегать. И ему поневоле пришлось освоить искусство быстрого облачения. Иначе давать отпор болотному выползню и бежать от чар лесной ведьмы пришлось бы в одних портках.
Молодой и восприимчивый Ричче был так поражён поражён подготовкой своего юношеского кумира, что целое лето тренировался и всё-таки научился надевать доспехи самостоятельно и в рекордные сроки. Так что в броню он облачился всего на полсекунды позже боевого товарища. Плюс шнурки завязать... То есть, напялить шлем.
- А кони? - не то из-за забрала, не то ещё из-за чего-то, но голос рыцаря звучал серьёзнее и уверенней. - Без коней всё равно не убежим. Да и не дело это, оставлять приютивших нас добрых крестьян на расправу... Рой, кто это там?

Губы рыцаря рефлекторно поджались, дополняя презрительную гримасу, но глаза задумчиво проследили за сбежавшей девушкой. Что поделать, годы странствий повытрясли благородный снобизм из нашего героя. Человек ведь ко всему привыкает, ко всему приспосабливается. Ранее невозможное становится совершенно естественным, - и поэтому Ричче не проронил ни слова, а лишь лязгнул доспехами, разворачиваясь.
Кому какое дело? Сами такие же.

Сев за стол, Печальный рыцарь ещё раз окинул взглядом своих спутников. Рой Наёмник, боевой товарищ, отважный и умелый мечник с весьма расплывчатыми моральными ценностями. Бобби Брови, орочий ублюдок, бывший буффон и дезертир. Гвивазм, лысый дварф причудливого склада ума с тёмным прошлым. И Ржавонякс, гоблинский князь - насмешка над голубой кровью рода человеческого. Да, сэр рыцарь, это теперь ваши верные товарищи. Те, с кем вы делите хлеб, кровь и невзгоды. Далеко позади остались начищенные латы и роскошные плюмажи, цветастые знамёна и вычурные гербы. Теперь ваш удел - пыльная дорога и архивариусы-пьянчуги.
Впрочем, какая теперь разница? Как будто у него был ёбанный выбор.

- Эля и мяса, сударыня, - эхом молвил Ричче, мысленно инспектируя свои финансы. В его метафорических карманах оставалось не так уж много металла, но на скромную трапезу точно должно было хватить. Тем более, глотать слюни, пока Рой, по чьему кошельку последние траты явно ударили слабее всего, насыщается ему отнюдь не улыбалось. Не клянчить же у других.

Эрик медленно, словно во сне, опустился на корточки. Его лицо начало расплываться в дебильной улыбке. Нет, он не относился к тому типу людей, которые умиляются, глядя на фотографии младенцев. Он довольно прохладно относился к детёнышам тех или иных животных, поддерживал усыпление бродячих собак и не любил кошек. Но маленький дракон был чем-то совершенно особенным. Он стремительно вторгался в мысли и застывал там прекрасным изваянием, устремляя к себе всё внимание посвящённого. Величественная и одновременно трогательная фигурка сказочного существа полностью завладела чувствами подрывника. Глубокие глаза-топазы, слабые и тонкие крылышки, изящный изгиб шеи, всё ещё покрытой яйцевой слизью — всё, на что мог только смотреть новоиспечённый хозяин этого создания. Он никогда раньше не замечал особенной красоты в драконах. Да, они не были противны взгляду и странно изящны, но никогда прежде Хэнсон не чувствовал такой любви и восхищения одним из них. Это усугублялось ещё и чувством полного единения, глубинного взаимопонимания с чудесным новорождённым чудовищем. Да, именно чудовищем. Машиной для убийств, идеальным охотником. Живым огнём и живой смертью, которая сейчас с трудом держалась на тонких ножках.
Эрик неуверенно протянул руку и прикосновение к влажной чешуе заставило его вздрогнуть. Лёгкое касание отозвалось в его душе мучительной и сладкой болью, пробирающей до костей и ещё долго играющей по нервам до самого мозга. Сокрушительный сенсорный шок дракона-младенца обрушился на голову бедного посвящённого разноцветным калейдоскопом новых старых ощущений. Он видел одновременно и мягкий полумрак пещеры и слепящие лучи со стороны входа. Слышал одновременно и звенящую тишину и оглушающие шорохи и хруст вскрывающихся яиц. Осязал тёплую плоть и тонкую, ещё мягкую чешую дракончика. Хэнсон с трудом воспринимал реальность. Его разум растворялся в круговерти двойственных впечатлений, исчезали мысли, идеи, воспоминания. Он бормотал что-то ласково-бессмысленное на смеси ломаного датского и родного английского и просто смотрел... смотрел... смотрел...

Ырг выдохнул и устало привалился к фальшборту гондолы. Сейчас, когда они были в безопасности, адреналин отступал, и на полуорка стремительно наваливалась тяжесть. Всё-таки он там чуть не сдох. Хотя...

Охотник вывурнул шею, чтобы оглянуться на замок, и его лицо рассекла кривая ухмылка. Ха! Утрись, шаман, утрись, Присцилла! Они всё-таки выбрались. Обманули эту глупую систему наказаний и сбежали. Конечно, не без толики удачи... Но что вообще возможно без неё? Ырг повернул голову к товарищу, и его ухмылка стала ещё шире. Едва ли это конец их истории, но определённо серьёзная веха.

Полуорк подобрал бинт.

Сквозь дыхание Ырга прорывались болезненные хрипы. Его шаги сделались более тяжёлыми, а движения - замедленными. В глазах темнело, в висках стучала кровь. Раны жгло даже несмотря на то, что паучьи плевки вроде бы исчерпались.
Полуорк на бегу отвинтил крышку фляги и прозрачная жидкость устремилась на места ожогов. Что там было? Кислота? Просто что-то горячее? Какая разница...
Мысли текли туго, время от времени будто упираясь в стены. Полуорк почти не услышал слов товарища. Как не обратил внимания на тихое цоканье и на роскошную обстановку холла. Но зато он обратил внимание на дирижабль.
Очевидно, когда-то он уже сталкивался с чем-то подобным. Возможно даже, что именно с этим дирижаблем. Но, так или иначе, он сразу понял, что перед ним. Понял и ускорился. В сознании чуть прояснилось. Боль отошла на второй план, а вперёд вышла надежда.
Не прекращая бега, Ырг устремился к террасе. Хрипы стали чуть надсаднее, но охотник только сцепил зубы. Шанс, он был здесь, прямо здесь, рядом! Забыв о мести и об осторожности, полуорк ломанулся вперёд, в какой-то момент даже обогнав притормозившего Джейсона.
Прочти двадцать метров отчаянного бега и... прыжок!

Ситуация стремительно ухудшалась. Оружие заклинило, пришелец-гигант всё ещё не сдох, а через бруствер уже тянули лапы недобитые шатуны. И тут в Элдридже будто что-то сломалось. Движения стали резкими, лихорадочными, взгляд затуманился, а из приоткрытого рта показалась тонкая ниточка слюны.
Вместо того, чтобы сунуть хищно блестящий штык на своём МП5 в харю перевесившемуся через укрытие зомби, медик бросил его под ноги и зачем-то принялся стаскивать с себя рюкзак. Не обращая на летающие над головой лапы бывшего учёного никакого внимания, Арчибальд сорвал с плеч лямки и швырнул рюкзак на землю. Следом полетела аптечка, за ней пистолет.
Элдридж поднял взгляд. Взглянул туда, где у зосби должны были бы располагаться глаза, если бы он всё ещё был человеком. И улыбнулся - светло и радостно, как может улыбаться только очень счастливый человек. А затем а руке солдата оказался ребристый шарик гранаты... Медик зажмурился и, всё так же продолжая улыбаться, вытянулся в нелепом рывке, врезаясь головой в центр груди ходячего мертвеца. Тот содрогнулся от удара, а Элдридж услышал лишь сладостный щелчок вынимаемой чеки.

Балазар жадно поглощал пищу. Он только сейчас понял, как давно не ел. Столько всего произошло за такой короткий срок: перемещение в другой мир, погоня, схватка с духом! Голод невольно отошёл на второй план. Даже за Шоном он гнался без мысли "сожрать". Нет, в крайнем случае да, но точно не живьём. И даже не сырым. Преследователь ничего не имел против человечины, но он же не варвар! Не до такой степени, во всяком случае.

А стряпня аборигенов пришлась ему по вкусу. Хотя порция показалась маловатой, и столовыми приборами он воспользоваться не мог в силу объективных причин, Балазар едва ли не вылизал тарелку. Всё-таки человеки понимают в хорошей еде. Интересно, почему он раньше не замечал?

Покончив с похлёбкой, чёрное чудовище вперило взгляд в молодую колдунью. Прислушалось. Стражник и фермер (или кто он там) сопели в унисон. Спали. Видать, слишком сильно он стукнул местного служителя закона...

- В первую очередь, - так же тихо ответил Балазар. - Мне интересно, что будут делать его,- длинный коготь вытянулся по направлению к пленнику. - друзья. От тебя меня нужен ответ только на один вопрос, - Преследователь замялся, но всё-таки смущённо протянул девушке пустую миску: - Можно ещё?

Когда в незапамятные времена первые гоблины, близоруко щурясь, выползли из уютных недр под жестокие лучи солнечного света, они были в смятении. Они были напуганы - мир казался опасным и недружелюбным местом. Дрожа от суеверного ужаса, они прятались в холодные каверны, выкапывали грозящие обвалиться норы и шёпотом рассказывали детям о кошмарах, творящихся снаружи. Они во всём видели ненависть природы. Завывания ветра казались им причитаниями злых призраков, скрип деревьев - гневным бормотанием, а нестерпимо яркий огненный круг в небе представлялся ненавидящим оком самого Бога.

Гоблинам было страшно, гоблинам было голодно, и предприняли попытку примириться с жестокой природой. Какой-то гоблин начал выносить на порог своего жилища часть еды, другой стал складывать пирамидки из камешков там, где ветер выл особенно пронзительно.

Тогда и появились шаманы. Сведущие и таинственные, знающие, как задобрить злобных духов так, чтобы избежать парающих деревьев, синего огня с небес и клыков голодных зверей. Как предотвратить несчастье и как исцелить хворь. Плата никогда не была мала, но она быда ничтожна по соавнению с вечным страхом перед большим миром.

Дела всего гоблинского народа пошли в гору. Охотники и собиратели заходили всё дальше и дальше, приносили всё более и более богатую добычу. А если кто-то и не возвращался, то это значило, что он принёс недостаточно хорошую жертву и духи покарали его за надменность. Примерно тогда же выяснилось, что духам не обязательно отдавать половину пищи, а хватит и объедков. Что если не убивать больше зайцев, чем нужно для пропитания, острозубые духи охоты тоже останутся довольны. В какой-то момент самый сильный и умный шаман заявил, что он подружился со всеми духами и им будет домтаточно жертв только по большим праздникам, а пока что хватит лишь того, чтобы он, шаман, был сыт и доволен.

Гоблинам больше не требовались сложные ритуалы. Но проходя по ущелью, умный охотник даже без напоминания шамана складывал из камешков пирамидку, а опытный рыбак никогда не забывал кинуть череп первой пойманной рыбы обратно в речку. Однако, шаманы не потеряли авторитет. Их по-прежнему ценили, задабривали. На шаманов ложилась большая ответственность - они должны были объяснить любое новое явление, любое несчастье, одобрить каждое важное решение. Знатоки тайных миров и хранители запретного знания, их слова всегда имели вес.

Взаимоотношения вождя и шамана напоминали запутанный симбиоз: с одной стороны, шаман - вернейший из сподвижников вождя и всегда поможет делом и советом... Но с другой стороны, вожди старались воздерживаться от решений, которые шаманы могли бы не одобрить. Шаман - посредник между племенем и духами, и духи почему-то всегда на его стороне. А духов злить не следует.

Иными словами, несмотря на то, что должность вождя заставляет иначе посмотреть на многие вещи, Крэг пребывал в таком же благоговении, что и рядовые гоблины. Слова Уркунги вселили веру и в его сердце.

Сразу по окончанию всяческих проявлений благоговения перед духами, вождь развил бурную деятельность. Надо было выяснить, куда дальше держать путь, а до тех пор обеспечить племя едой, огнём, оружием, лекарствами для охотника и самого Крэга... В общем, дел хватало. Даже трясясь от лихорадки и нещадно потея, серокожий вождь носился как угорелый. Раздавал команды, разъяснял задачи, инспектировал процесс, тихо ругался и велел переделывать. Подолгу общался с лекарем и шаманом. Строил планы, прикидывал последствия, каждое утро смотрел забивался на высокий камень и смотрел на столбы дыма на горизонте. Племени предстоял долгий путь к успеху.

Медик ещё раз проверил оружие. Нельзя, чтобы хоть что-то подвело. Всё должно быть идеально подогнано, смазано и вычищено. Там, внизу, где пыль, кровь и грязь, забота о снаряжении может оказаться решающим фактором. Любая недосмотренная мелочь может оказаться фатальной, любая мелочь может стать гранью между выживанием и вражеской пулей, пробивающей грудную клетку. Поэтому Элдридж ещё раз проверил, как всё сидит, затянул потуже лямки рюкзака и постарался насладиться последним мгновением покоя. Здесь, в вертолёте, все они ещё целы, а спустя мгновение окажутся там, кричащие от боли и зажимающие кровоточащие раны, пытающимися запихнуть обратно в брюхо свои кишки, брызгающие мозгами из разлетающейся головы на товарищей... О да, в глубине души морпех боялся поля боя. Боялся и ненавидел его. Но с другой стороны, там же в глубине души он рвался туда. Жаждал почувствовать упоение битвой, радость победы, власть над человеческой жизнью... Власть забирать её... Или возвращать.
Разумеется, ничему этому Арчибальд не позволял проникнуть за стенки его черепа. На его лице не отражалось абсолютно ничего — статуя, не человек. Идеальная военная машина. Покорная командам и не испытывающая сожалений. Солдат схватил трос и в числе первых выскочил из транспорта.

Реальность оказалась куда хуже, чем он мог предположить. Уродливые маленькие существа, ползающие по горячей земле, какие-то окровавленные уроды с этими же маленькими существами на головах — с таким противником Элдридж ещё не сталкивался. С другой стороны, в этом и заключалась их работа, не так ли? Первая линия обороны от пришельцев. Из параллельных реальностей, других миров — без разницы. Конечно, трудно сказать, кто именно эти существа, но явно не друзья. В его голове прочно сидела директива: зачистить место высадки. Боец поднял пистолет-пулемёт, взял на мушку одну из мелких тварей и выстрелил.

Преследователь не стоял на месте. Наученный горьким опытом предшественников (и даже немножко своим), после исчезновения он сразу же начал двигаться. Простейшая логика подсказывала, что многие человеки склонны атаковать всё когтистое, чёрное и страшное едва завидев, так что оставаться там же, где стоял, даже после сокрытия было бы ошибкой. Эти человеки, правда, оказались сравнительно мирными - их явно больше встревожило его внезапное исчезновение, чем сам факт существования подобного монстра в непосредственной близости.
Но, тем не менее, Балазар осторожно сместился по широкой дуге, в финале оказавшись в трёх метрах за левым плечом женщины с алебардой. Надо сказать, она выглядела наиболее знакомой изо всех новых "знакомцев" и именно от неё он ожидал атаки. Конечно, на его родине феминизм не шагнул настолько далеко, чтобы женщины сражались наравне с мужчинами, но эй! Кого когда волновала такая мелочь, как пол? Особенно, если это пол особи иного биологического вида.
А вообще получалось странно. Тот высокий мужчина достал из кармана какую-то странную штуковину, которая, по его словам, была оружием, но на оружие не была похожа вот совсем. И одет был как-то ненормально. "Дева-воительница" была вооружена, как уже упоминалось, знакомой алебардой и носила вполне привычные доспехи, но на таком фоне смотрелась белой вороной. И даже пацан, тихо выпадавший в осадок на травке, выглядел не как ни один из старых людей-знакомых Балазара. Да и на "новых", собственно, тоже. Когда в голове Преследователя промелькнули эти мысли, за ними пришла ещё одна: так может, они тоже Пришельцы?
- Так вы то... - начал было Балазар практически над ухом Брун, но его речь была грубо прервана появлением нового действующего лица. Местный, похоже, лесоруб (Преследователь не слишком хорошо разбирался в человеческих профессиях), вышел из леса, высказал не вполне ясный протест и кинулся обратно. Разумеется, невидимый охотник из другого мира сразу же припустил следом! Не отпускать же свидетеля. Он явно менее склонен помогать ему, нежели эти трое неизвестных, судя по всему, товарищей по несчастью. А Балазару хотелось бы как можно дольше сохранять инкогнито. Конёк его расы - внезапные скрытные атаки, а не открытая битва со всем миром. Да и расспросить аборигена об округе тоже не помешает - не он ли сам не так давно говорил что-то о разведке? И, наконец, появилась возможность пролить первую кровь жителя этой вселенной! Такой шанс нечасто выпадает.
Словом, Преследователь бросился в погоню под покровом невидимости. Хотя, на самом деле ни одна из умных мыслей, приведённых выше, даже толком не сформировалась в его голове. Он просто увидел бегущую жертву и бросился следом! Какой план, какой захват "языка"! Нет, разумный и коварный Балазар исчез, остался только пёс, бегущий за автомобилем. Он бы не знал, что делать, если бы догнал, поэтому он просто бежал, и всё. Но бежал быстро.

Ырг обозрел квадратными глазами помещение. Рука сама собой сжала амулет. Его суеверные мозги никак не покидала мысль, что сейчас откуда-нибудь полезут демоны или мертвецы или ещё какая нечисть. Всё его полупервобытное воспитание твердило, что влезать в обиталище шамана - Очень Плохая идея. Даже если другого выхода нет. Просто грязная заброшенная комната приобретала в его глазах мистические, зловещие черты.
Нервно сглотнув, полуорк подошёл к вору. Все мысли о его возможном помешательстве как-то выветрелить, а в компании Ырг чувствовал себя уверенней. Пусть даже в компании бледнокожего человека.
И только охотник, казалось бы, успокоился, его параноидальные бредни подтвердились: из самых стен раздался голос разгневанного волшебника! Полуорк затрясся, вытаращил очи ещё пуще и замахал руками, как мельничными крыльями. На что-то более эффективное его мозгов пока не хватало. Первым импульсом вообще было бежать обратно в дыру, но её загодаживал Леонард, да и смысла в этом маневре было немного. Так что Ырг храбро (но с явными нотками паники) закричал:
- Выходи, подлый трус, на честный бой!

А вот Ырг крепко призадумался. Сгребая всё, что казалось ценным, в рюкзак, он со скрипом размышлял, как же ему теперь быть.
Вообще он был сторонником некоего командного коммунизма. То есть, ратовал за "общак", из которого каждый может взять по надобности с одобрения остальных. Его племя практиковало нечто подобное. Наверное. Он не особо помнил, но вроде бы практиковало. В любом случае, большой общине для этого дела потребуется арбитр, уважаемый всеми, но их-то всего три человека! Точнее, два человека и один полуорк. Впрочем, сути это не меняет: объединить три долга в один и гасить его общими усилиями. И чувство общности создаётся, и появляется гарантия, что член команды не свалит, отработав свою долю. Ну, то есть, он может заявить, что команда всё время оплачивала его долг, если он достаточно подлый. Но в цивилизованных местах за такое бьют палками.
А с другой стороны, делиться - и связывать себя с этим высокомерным ублюдком (a.k.a. Леонардом) Ырг не испытывал ни малейшего желания! Пошёл он! Пусть вечно здесь остаётся! Хотя, что мешает ему, собственно остаться? Он явно не боец, долго не протянет... А кто знает, насколько он на самом деле живуч?
Порешив на том, полуорк нацепил на палец красивую блестяшку и обернулся к товарищам. От его острых глаз не укрылись находки других членов команды, особенно пергамент, о котором Джейсон громко возвестил. Возможно, он не так уж бесполезен?
- Отлично! Валим отсюда.

- Ты меня раскусил. Я ничего не смыслю в чае. И в обработке кожи. Горе мне! - Аркадий театрально всплеснул руками. - Позор! Позор на весь мой род до девятого колена! Будь здесь пепел я бы голову посыпал, - дух прошёлся по плоской черноте, заменявшей здесь землю, к рыжему демону. Согнул ноги в коленях и сложил руки в молитвенном жесте:
- Но ты, ты светоч знания! Молю, развей моё неведение, поведай, в какие зелья и нахрена надо добавлять травы для обработки кожи?! Кретин.

- Кстати, если идти, то лучше туда, где мы - то есть, Тело - уже была. Кто там из нас ищейка, пусть потом возьмёт след.

- Господа. Полагаю, нас тут много... Господа! Господа, пожалуйста, ЗАТКНИТЕСЬ НАХУЙ!!! ...Спасибо. Я понимаю,все хотят высказаться, но давайте войдём в положение этого бедного человека и дадим ему минутку прийти в себя. Хорошо?
А ты вставай, чего разлёгся.

Ырг даже забыл об обиде на Леонарда и затаил дыхание, уставившись на дверь. Нет, врата! Врата в неизвестное, врата, за которыми лежало их будущее. За которыми открывался новый путь и за которыми прошлое не имело значения, всё равно его никто не помнил. Врата в новый, дивный, неизведанный мир, полный опасностей и чудес!

Здесь заканчивалась прошлая глава жизни каждого из них, и начиналась новая. Здесь оставались все их прежние надежды, страхи и мечты. Здесь все они умерли и переродились — их судьбы были разбиты и воссозданы, обновлённые и очищенные. Туда, за порог, вступали уже не те сбитые с толку и растерянные осуждённые, которыми они проснулись полчаса назад — нет, туда шли гордые воины, готовые свернуть горы. Этот проход сулил им шанс обрести славу и бессмертие в памяти других, или же пасть в неравной борьбе с неведомым и быть ввергнутыми в забвение.

Ощущение окончательности решения внезапно острым камнем легло на сердце полуорка. Почему-то появилось странное чувство облегчённости и одновременно облегчения. Шаг сделан, пути назад нет. Он тот, кем решил стать. Ну что же, оставалось надеяться, что это было правильное решение.

Ырг понятия не имел, почему его вдруг потянуло на патетику и почему именно сейчас - наверное, пришло запоздалое осознание произошедшего. Или это у него крыша едет? Может быть. Ему бы чего попонятнее, хотя что тут может быть попонятнее? Проснуться в обществе бледнокожих незнакомцев, ничего не помня, подраться с механическим пауком (кстати, грудь до сих пор побаливает), узнать, что ты осуждён за какое-то преступление, поклясться во вражде с одним из этих незнакомцев - а ведь это только начало дня! Полуорк криво ухмыльнулся, демонстрируя крупные клыки и приосанился. Похоже, пришла пора узнать, что там, за горизонтом?

Ну, за порогом.

Ырг с трудом продрал глаза и уставился в потолок. Потолок был каменный и довольно-таки близкий. Почему именно близкий, Ырг сказать не мог, потому что ничего не помнил. Но где-то внутри сидело чёткое понимание, что потолки должны быть выше. Но несмотря на это, никаких других потолков он вспомнить не мог. Лишь некий абсолютный потолок, который явно должен быть выше и ровный.
Потыкавшись по углам своего сознания, полуорк понял, что не помнит вообще ничего. В голове как будто прошлись метлой, выметая все воспоминания за порог. Ну, не совсем мне, потому что он помнит хотя бы слово «метла». И «потолок». Странно.
Ленивые размышления Ырга были прерваны резким ощущением дискомфорта. Вернее, ощущение было всегда, просто оставалось как бы на заднем плане, а тут вдруг навалилось неожиданно и бесстрастно. Поднявшись на ноги, полуорк узнал, что в комнате помимо потолка, присутствуют также окно, дверь и кровать. Кровать была неудобной на вид и наверняка на поверку, но с уверенностью утверждать это Ырг не мог. Потому что лежал на полу, раскинув руки и ноги, как морская звезда. Свалился во сне? Возможно.
Закончив ощупывать обстановку глазами (и руками), Ырг вынужден был признать, что это всё взаправду, пол довольно холодный, а щипать себя — это больно. А ещё так проверяют, что ты не спишь.
В любом случае, оставалась ещё очень интересная вещь для изучения — сам Ырг. Краткий осмотр показал, что у него две руки, две ноги, зеленоватая кожа и одна голова. Голову пришлось обследовать на ощупь, в результате чего выяснилось, что у него есть два уха (по бокам), два глаза (в которые лучше не тыкать), один нос и волосы, местами заплетённые в косицы. Причём заплетённые не просто так. Ведя пальцами по волосам, полуорк почувствовал, что в голове всплывают слова: Ырг... охотник... двадцать зим... копьё... Ырг? Это имя? Да, имя — вдруг понял он.
Изумлённо уставившись на свои ладони, Ырг осознал, что это речь. Он так общается? Из глубин разума пришёл ответ — нет, это лишь шутка-традиция. Для общения есть письмо и слова. Слова?
Раз. Раз, два, проверка.
Да, слова. Он может говорить! Голос был глубокий и басовитый. Ыргу понравился его голос. Этот голос нужен, чтобы сказать что-то другим полуоркам. Полуоркам? Он — полуорк? Да. А ещё есть люди, эльфы, дварфы... Тут воспоминания застопорились. Очевидно, раньше он никогда не встречал никого из перечисленных. Ну и ладно. Итак проблем по горло.
Закончив с исследованием себя любимого, Ырг решил вернуться к исследованию окружающего мира, так что подошёл к двери и потянул её на себя.